Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью

Адрес привел меня к домику на малопривлекательной улице, но мостовая возле дверей, как и в соседних домах, была выскоблена добела, а медное дверное кольцо и кружевные занавески на окнах говорили о стремлении жильцов поддерживать чистоту. Для многих местных жителей семейный очаг был предметом вожделенной гордости. Я постучал, и дверь тут же открылась. На пороге, улыбаясь, стояла большая краснолицая женщина.

— Добрый вечер. Я пришел справиться о комнате.

Улыбка сменилась холодной отчужденностью, так хорошо мне знакомой.

— Извините, я ничего не сдаю.

— Но мистер Пинкус сказал мне об этом несколько минут назад, — возразил я.

— Извините, мы передумали. — Она скрестила руки на груди. Суровый облик ее говорил: решение окончательное.

— Кто там, ма? — послышался из глубины дома девичий голос.

— Какой-то чернокожий ищет комнату. — Слова вылетали из ее рта, словно ядовитые стрелы.

Охваченный смятением и гневом, я повернулся, чтобы уйти, как вдруг за спиной женщины раздался какой-то шорох, и полный ужаса девичий голос пролепетал:

— Ой, господи, это же учитель, это же наш учитель. — Я оглянулся и увидел удивленное лицо женщины, а из-за ее спины, перепуганная и веснушчатая, выглядывала Барбара Пегг. — Ой, господи…

Я сказал себе, что это была первая и последняя попытка найти «берлогу» в этом районе. Пока от меня не отрекутся Папа и Мама, их дом — это мой дом. А бедная Барбара еще долго избегала меня и заливалась краской всякий раз, когда я обращался к ней на уроке.

Примерно месяц спустя мы с Джиллиан впервые договорились встретиться за пределами школы. Со дня похода в музей мы, словно сговорившись, обходили молчанием все, что касалось только нас двоих, но возникшее между нами чувство день ото дня становилось сильнее и глубже.

И наконец Джиллиан предложила провести вечер вместе. Какой это был чудесный вечер! Мы смеялись и разговаривали, сидели в кино, держась за руки, ужинали в Сохо и каждую секунду наслаждались обществом друг друга. В жизни я не был так счастлив.

Вскоре мы стали встречаться регулярно, ходили в театры, в кино, на концерты. В такие вечера Джиллиан много рассказывала о себе. Ее родители жили в Ричмонде. Отец часто ездил за границу — он занимался международными банковскими операциями, мать была модельершей. Сама Джиллиан жила в Челси, а в Ричмонд ездила повидаться с отцом и с матерью. Два года назад она закончила колледж и отделилась от родителей, решила жить самостоятельно. Полтора года Джиллиан проработала редактором в женском журнале, потом ей это надоело, и она пошла преподавать. Дело не в деньгах — в редакции она зарабатывала неплохо, да и родители помогали, — просто ей хотелось более живой работы.

Однажды после уроков я сидел в классе и проверял тетради, как вдруг раздался стук в дверь, и на пороге появилась миссис Пегг. Я поднялся и пригласил ее войти.

— Добрый день, миссис Пегг.

— Добрый день, учитель. Вижу, вы меня запомнили.

Я ничего на это не ответил и ждал, что она скажет дальше.

— Я пришла сказать вам насчет комнаты, учитель. Я ведь не знала, что моя Барбара учится у вас, понимаете?

Я прекрасно понимал ее и тогда и сейчас.

— Думаю, нам лучше об этой истории забыть, миссис Пегг.

— Но как же я могу забыть, учитель? Барбара целыми днями меня пилит: иди, мол, и скажи о комнате. Так что, если желаете, комната — ваша.

— Спасибо, миссис Пегг. Но я уже передумал.

— Вы сняли в нашем квартале другую комнату?

— Нет, миссис Пегг. Просто решил пока не переезжать.

— Что же мне сказать Барбаре, учитель? Она ведь подумает, что вы сердитесь на меня, потому и отказываетесь.

В голосе ее слышалась неподдельная тревога. Да, Барбара — девчонка с характером, раз сумела нагнать такого страху на эту большую, грозную женщину — свою мать.

— Я все улажу, миссис Пегг. Я сам поговорю с Барбарой и все ей объясню.

— Ох, учитель, я буду вам так благодарна. Обижать-то вас я не хотела, а мне от нее теперь житья нет.

Мне наконец удалось выпроводить ее. Разумеется, ей не было никакого дела, найду я комнату или нет, но, как часто бывает с такими женщинами, чтобы ублажить дочь, она была готова поступиться всеми принципами и убеждениями. В общем, я уже понял: не нужно сердиться на миссис Пегг из-за того, что она мне отказала. Стоит ли удивляться, что мать не захотела сдать комнату мужчине, когда в доме у нее подрастает несовершеннолетняя дочь? Да не просто мужчине, а негру… хотя вызывающему поведению миссис Пегг все равно нет оправдания. Но Барбара не разделяла предрассудков матери — вот что главное. И если молодые учились отстаивать свое мнение в таких вопросах, значит, этот урок, пусть болезненный, стоил многого.

В тот же день я поговорил с Барбарой. Я сказал, что ее мама предложила мне снять комнату, но я решил пока отказаться от переезда.

— Но ведь раньше, учитель, если бы мама не отказала, вы бы согласились?

— Наверно, да, мисс Пегг, но нам всем свойственно менять свои решения.

— И вы больше не сердитесь на нее, учитель? — Ей отчаянно хотелось, чтобы я утешил ее, успокоил.

— Сначала я и правда был немного огорчен, но сейчас это прошло. С вашей стороны очень великодушно предложить мне комнату, и я благодарен вам обеим. Знаете что? Если надумаю переезжать и ваша комната еще будет свободна, я сниму ее. Договорились?

— Хорошо, учитель.

— Вот и прекрасно, а теперь давайте забудем об этой истории, ладно?

— Ладно.

Она улыбнулась, у нее явно гора свалилась с плеч. Хорошая девчонка, может, она преподаст своей матери еще не один урок гуманности и нравственности.

Августовский отпуск я провел неторопливо и спокойно. Много читал, ходил на выставки, в театры, на концерты. Джиллиан с матерью уехала отдыхать в Женеву и прислала мне оттуда два письма — задорных, полных сведений о том, где была, что видела, что больше всего запомнилось. Как чудесно, что скоро мы снова встретимся!

К началу семестра класс заполнился только наполовину, многие мои подопечные вместе с семьями работали в графстве Кент на уборке хмеля. Эти осенние работы в сельской местности были обычным явлением — люди совмещали приятное с полезным. Из лидеров и заводил класса вовремя не вернулся почти никто, и остальные ходили какие-то потерянные — скучали без друзей и подруг и с нетерпением, как и я сам, ждали их приезда.

Памела была на месте, но за лето она заметно изменилась. Стала какой-то тихой, угрюмой, замкнутой, в танцевальных переменах, которые раньше так любила, не участвовала. Я решил, что ей просто не хватает Барбары Пегг — та с матерью убирала хмель — и скоро все придет в норму.

К концу сентября класс был снова полон, и вскоре, как я и надеялся, на уроках установилась прежняя атмосфера. Ребята рассказывали мне, как весело им работалось, сколько заплатили и что они купят на заработанные деньги. Я ожидал, что с возвращением Барбары Пегг гнетущую меланхолию Памелы как рукой снимет, но, хотя на ее лице изредка появлялась улыбка, Памела все еще пребывала в заторможенном состоянии, словно ее что-то необъяснимо тяготило. От живительной бодрости, которая всегда била из нее ключом и так меня восхищала, не осталось и следа.