Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью

Первым слушалось дело четырнадцатилетней розовощекой девочки со сформировавшейся фигурой, держалась она с подчеркнутым безразличием. Вперед вышла молодая женщина-полицейский и начала читать обвинение. Голос ее звучал неестественно и монотонно — будто задача ее не передать смысл, а произнести каждое слово ясно и отчетливо.

Дело слушалось вторично. После первого слушания девочку оставили под стражей — требовалось собрать по делу дополнительный материал. Из обвинения следовало, что девочка имела «связь с лицами другого пола» и нуждалась в надзоре и попечительстве.

Оказалось, девочка состояла в интимных отношениях сразу с несколькими парнями из одного и того же дома в Степни, в результате она забеременела, не имея понятия, кто отец будущего ребенка.

Плотно сжав губы, девочка слушала подробный рассказ о своих мытарствах. Она выглядела моложе строгой и подтянутой девушки-полицейского, читавшей обвинение, но было ясно, что в жизни она повидала куда больше — четырнадцатилетняя женщина, ждущая ребенка, единственная вина которой заключалась в том, что жила она в условиях нищеты, перенаселенности и невежества. Теперь от нее отказывалась родная тетя, которая сидела выпрямившись, воплощая собой разгневанную добродетель, непоколебимая в своей решимости отречься от сбившейся с пути племянницы. Казалось, девочку мало печалило происходящее, видимо, ей было не под силу осмыслить весь трагизм ее положения, да и обвинение облекли в такую форму, использовались такие недоступные для детского ума термины, что осознать его девочка просто не могла. Судебную процедуру постарались по возможности упростить, но терминология была туманной и неопределенной. «Связь с лицами другого пола» — до чего нелепые слова. То, что произошло, ведь очень просто, неужели и объяснить это нельзя как-то проще?

Вел заседание крупный мужчина с грозным выражением лица, и он слушал печальную историю, шевеля косматыми седыми бровями. Посовещавшись шепотом с коллегами, он обратился к девочке неожиданно нежным голосом:

— Дитя мое, тебе понятно все, о чем здесь говорилось?

— Да.

— Ты не хочешь ничего сказать?

— Нет.

— Понимаешь ли ты, что своим поведением ты сильно огорчила тетю?

Девочка в ответ лишь пожала плечами. Душевное состояние тети ее не интересовало.

Судья попросил зачитать школьную характеристику, из которой следовало, что девочка была умной, трудолюбивой, общительной и прилежной школьницей, она всегда получала высокие оценки и никогда не пропускала занятий. Увы! Я представил на ее месте девочек из моего класса — ведь характеристика большинства из них была бы столь же гладкой и безупречной! Но много ли я знал о них, об их жизни за пределами школы, о том, какие струны будит в их душах процесс физического созревания — предмет их интереса и гордости? В районе хватало и проституток, и сутенеров, и других «специалистов» этого подпольного бизнеса. Что я как учитель мог противопоставить подобному влиянию? Некоторых, кому не повезло, вылавливали и публично обличали, как эту девочку. А остальные? Кто скажет, чем переполнены души подростков на пороге зрелости? Где граница между детством и зрелостью, если сегодня ты еще школьница, а завтра служащая в какой-нибудь фирме и твой заработок так необходим не в меру большой семье? И если они созрели для теню, чтобы зарабатывать деньги, значит, созрели и для других вещей, которые делают взрослые? А если к тому же им платят за это больше, чем на работе, и деньги добываются быстрее и не таким изнурительным трудом?

История и география, арифметика и религиозное воспитание — разве этого достаточно? Я говорил с моими учениками о жизни, но, помня об их молодости и неопытности, хотя и старался быть объективным, важные аспекты развития полов как-то вуалировал, питая нелепую надежду на то, что мои слова не причинят им боли, но и не будут неправильно поняты или истолкованы. Может, довольствуясь их хорошим поведением и хорошим отношением ко мне, я просто подводил их?

— Итак, дитя мое, тетя не хочет брать тебя к себе, поэтому ты будешь жить в специальном доме, там с тобой будут обращаться хорошо и сделают все необходимое, чтобы у тебя родился ребенок.

В голосе судьи звучала неподдельная забота. Долгие годы работы в суде научили его — за показным безразличием и вызовом у подростков, чьим единственным преступлением было невежество, стояли страх, отчаяние, беспомощность. Девочку увели из зала суда.

После разбора еще нескольких дел назвали имя Фернмана. Мальчик вошел с низко опущенной головой, чуть впереди своих родителей, рука его была на перевязи. Он выглядел совершенно подавленным. Несчастные родственники сели группкой на жесткие стулья, а мальчик остановился перед судьями. Полицейский зачитал предварительное заключение, четко выделяя каждое слово, будто читал на иностранном языке, затем перечислил пункты обвинения против мальчика:

1. Обладание холодным оружием, а именно — восьмидюймовым ножом.

2. Предумышленное нанесение телесного повреждения.

3. Нанесение тяжелого телесного повреждения.

Нож предъявили судьям, и с моего места мне показалось, что это вполне безобидный и привлекательный предмет. Когда полицейский приступил к описанию повреждений, полученных пострадавшим, а также ранения, которое Фернман нанес сам себе, мальчик побледнел как полотно. Изредка секретарь суда перебивал полицейского, требуя более подробной информации.

Протокол обвинения и школьная характеристика Фернмана были переданы судьям.

— Мальчик впервые попал в подобную историю? — задал вопрос судья.

Поднялся сотрудник по надзору за малолетними правонарушителями.

— Да, сэр. Другой мальчик, жертва нападения, проходил по суду месяц назад, вы должны его помнить. Он обжег свою мать горячей кочергой. Он будет под надзором в течение года.

— Сколько он пролежит в больнице?

— Доктор говорит — месяца полтора, сэр.

— Спасибо.

Судья повернулся к Фернману, бывшему на грани обморока.

— Против тебя выдвигается очень серьезное обвинение. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, оно было бы еще серьезнее. Из материалов следует, что, будь удар чуть сильнее, тебя обвиняли бы сегодня в убийстве.

Бедный мальчик весь затрясся, он никак не мог облизнуть пересохшие губы. Бдительный полицейский шагнул к нему, затем обратился к судье:

— Может быть, сэр, вы разрешите ему сесть? По-моему, он едва держится.

— Да, дайте ему стул.

Голос судьи был холоден. Он быстро посовещался с коллегами-женщинами, осторожно взял нож за декоративную ручку. Лезвие было надежно скрыто в полированном дереве.

— В нашей стране применение такого оружия подвергается крайнему осуждению и порицанию. Я был бы рад узнать, что правительство вообще запретило продажу таких предметов. В лучшем случае это оружие вредно, в руках же неопытного и глупого ребенка опасность его возрастает невероятно.