Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью

— Ненавижу, ненавижу тебя! — Каждое слово отлетало от нее сухим, болезненным кашлем. — Ну почему ты сидел и молчал как пень?

— Ты имеешь в виду официанта?

— Кого же еще?

— А что я должен был делать? Ударить его? Ты хотела, чтобы я устроил там сцену?

— Да, я хотела, чтобы ты устроил сцену. Со скандалом и мордобоем. — В ее устах это звучало похуже сквернословия. Глаза метали молнии, она выгнулась вперед, приподнятые руки чуть сзади — разгневанная птица.

— Что бы это дало?

— Не знаю и знать не хочу. Но ты должен был ударить его, избить, растоптать… — От ярости и всхлипываний ее речь стала почти бессвязной.

— Это ничего бы не изменило.

— Почему? Тоже мне Иисус Христос нашелся! Сидишь и терпишь, как над тобой издеваются. Или ты просто боялся? Боялся? Этого обиженного богом официантишку, эту неотесанную деревенщину?

— Ты не владеешь собой, Джиллиан. Бить людей — от этого никогда не было толку.

— Неужели? А ты знаешь другой метод? Хорош метод — подставлять то одну щеку, то другую, не лучше ли показать, что ты все-таки мужчина? — Она почти визжала, как торговка на базаре. — Кто-то все время должен за тебя вступаться, брать под крылышко. Клинти заступилась за тебя перед Уэстоном. Эта девчонка Дэр заступилась за тебя в метро. Наверно, сегодня за тебя должна была заступиться я?

Я вдруг почувствовал, что устал, безумно устал.

— Давай не будем больше об этом.

— Конечно, закроем на все глаза.

— Правда, давай забудем об этом.

— Забудем? Да ты знаешь, что сегодня за день? Я так его ждала, так к нему готовилась — мне хотелось, чтобы все у нас сегодня было чудесно, празднично. Именно сегодня! Я могла найти себе другое занятие, пойти куда-то еще, но я хотела быть с тобой, а ты мне спокойно заявляешь, что нужно об этом забыть? О, как ты мне противен, гадкий черный…

Она с воплем швырнула в меня книгой и сама кинулась на меня, словно взбесившееся животное, норовя расцарапать мне лицо. Нападение было таким внезапным, что я едва не потерял равновесие, но тут же сграбастал ее и крепко схватил за руки, отвел их подальше от моего лица. Выплеснувшийся наружу гнев придал ей сил, какое-то время она не уступала, борясь со мной яростно и молча. Потом вдруг обмякла, зарылась лицом мне в пиджак и начала рыдать.

Почувствовав, что запал иссяк, я отвел Джиллиан к креслу, и она, продолжая всхлипывать, боком уселась в него. Я сел рядом и в волнении смотрел на нее. В глубине души я понимал — это конец. Сейчас мне придется расстаться с ней навсегда. Неужели? Как хочется отдалить эту минуту! Наконец, она повернулась ко мне и спросила:

— Что же нам делать, Рик?

— Не знаю, Джиллиан. — Что я мог ей ответить? Мелькнул проблеск надежды, и я затаил дыхание: что она скажет дальше?

— Неужели мы будем сталкиваться с этим постоянно?

Она говорила о нас, о нас обоих.

— Ты имеешь в виду официанта?

— Да, с тобой часто бывает такое?

— Нет, пожалуй, редко. Видишь ли, когда я служил в ВВС, такого не случалось никогда, а после демобилизации я никуда особенно и не ходил… пока не начал встречаться с тобой.

Я смотрел на нее, не зная, что сказать. Официант своим дерзким поведением унизил и оскорбил ее, но неужели ни о чем подобном она не слышала? Она была англичанкой, всю жизнь прожила в Англии. Возможно ли, что вирус расовой исключительности не поразил ее?

— Ты не знала, что такое бывает? — спросил я.

— И да и нет. То есть где-то что-то я слышала и читала, но и представить себе не могла, что такое может произойти со мной.

— Это произошло, потому что с тобой был я.

Она резко вскинула голову, в темных глазах все еще стояла боль.

— Что ты хочешь этим сказать, Рик?

— Что ничего подобного впредь с тобой случаться не должно.

Я говорил эти слова против воли, умирая от любви к Джиллиан, и все-таки говорил, сам не знаю почему.

— Ты действительно этого хочешь, Рик?

Легко ли ответить на такой вопрос? Я вдруг почувствовал, что наша проблема слишком велика, слишком сложна, к ней имеют отношение слишком много людей, миллионы, которых я не знал и никогда не узнаю, но эти люди способны в одну секунду возненавидеть меня лишь за то, что рядом будет она. Не потому, что она красивая, добрая, воспитанная и очаровательная — нет. Только потому, что она — белая.

— Нет, Джиллиан, я этого не хочу.

Мозг взвешивал опасность, оценивал трудности, а сердце дало ответ прямо и без оглядки. Джиллиан поднялась, подошла и села на ручку моего кресла.

— Я люблю тебя, Рик.

— Я люблю тебя, Джиллиан.

— Но мне страшно, Рик, мне вдруг стало так страшно. Раньше все казалось таким безоблачным, а сейчас я просто боюсь. Как ты можешь относиться к этому так спокойно, неужели тебе не противно?

— Противно? Да, мне очень противно, но жизнь учит меня, что, как бы противно ни было, надо жить. Сначала эта наука давалась мне ох как тяжело, но теперь я знаю, как сохранить человеческое достоинство, даже если у тебя черная кожа.

И я рассказал ей о моей жизни в Англии, все-все, без утайки, вплоть до того, как я стал учителем. Она слушала тихо, не прерывая, но скоро ее рука оказалась в моей, и крепкое нежное пожатие придавало мне сил, успокаивало, вселяло надежду.

— Извини меня, Рик, — пробормотала она, когда я кончил.

— Не нужно извиняться, дорогая. Я просто обязан был рассказать тебе, что со мной случалось в жизни и еще может случиться.

— Я не о том. Ведь я тебе такого сегодня наговорила.

— Понимаю. Забудь об этом — я тебя уже простил.

Мы сидели, поглощенные одними мыслями. Ни слов, ни взаимных утешений — просто сидели и молчали. Потом она сжала мою руку и сказала:

— Завтра я напишу о нас маме. Я ей столько о тебе рассказывала, что она не удивится.

— Она не будет против?

— Может, немножко и будет, но она все поймет. Мы с ней в прошлый раз об этом уже говорили.

— А твой отец?

— Наверно, придется провести с ним работу. В общем, я напишу им, что на следующие выходные мы приедем вместе. Думаю, Рик, они тебе понравятся. Честное слово, они очень милые люди.

Я задумчиво смотрел в окно, в густые сумерки. Удивительная штука — жизнь! Она не течет по проторенному руслу. Ведь я только сегодня впервые поцеловал эту чудную, прелестную девушку, а сейчас — хорошо это или плохо — жребий уже брошен.

— Рик.

— Да?

— Мне немного не по себе, когда подумаю, что могут сказать о нас люди, но я так сильно тебя люблю, Рик, правда, и я постараюсь, чтобы тебе было со мной хорошо. Мне кажется, мы можем быть счастливы вместе.

— Попробуем.

Она снова заплакала, едва слышно. Я прижал ее к себе. Мне хотелось защитить ее, защитить раз и навсегда, от всего на свете. Я боялся не за себя, а за это нежное создание, девушку, столь бесповоротно решившую связать свою судьбу с моей. Но ведь мы — не первые, такое бывало и раньше, и люди выдерживали, оставались людьми. Видит бог, я тоже попробую выдержать. Мы попробуем — вместе.