Елена Колина - Наука о небесных кренделях

Утром Андрюшечка кричал: «Раз Вика! К чер-рту школу! К чер-ртовой матер-ри диктант!»

– Вырастет таким же брутальным мужчиной, как отец, станут вместе орать «я сказа-ал!», и что мы будем делать? – сказала Вика.

Отправили брутального мужчину в школу. Разбудили Мурку и велели ей спать дальше, – она не может уйти из дома, у нас нет входной двери, так что пусть спит, ни о чем не волнуясь. Поехали в аэропорт: полчаса до аэропорта, четыре с половиной часа до Бен-Гуриона, полчаса до Тель-Авива. Вика прилетела на одну ночь.

Когда нужно было идти на регистрацию, Вика сказала: «Это последний раз». Это прозвучало так буднично, что я даже не задохнулась от ужаса. Вика имела в виду, что она последний раз в Питере.

Что мне было делать? Плакать, кричать «я не смогу без тебя жить»? Она знает, что я не смогу без нее жить. Бодро отозваться «ну что ты говоришь…»? Но как я могу оставить ее с этими мыслями одну?… Может быть, ей нужно, чтобы я с ней об этом поговорила.

– Ну нет. Ты не умрешь. Помнишь, сколько мне было, когда папа умер? Двадцать три года. В двадцать три года человек еще маленький. И Мурке сейчас двадцать три, – попробуй мы с тобой умереть, она расплачется-раскричится: «Что мне надеть?!».

– Жуткий начнется скандал, лучше не пробовать, – кивнула Вика.

Всего одна ночь – один катарсис плюс два инсайта, – и Вика улетела, ей нужно в больницу.

Кафе «Кузнечик» на Литейном, напротив Большого дома. Зловещий адрес, особенно в нашем случае. Василию Васильевичу удобно встречаться со мной именно здесь, рядом находится что-то ему нужное, то ли Большой дом, то ли детский сад его внука.

Василий Васильевич был у Марфы. Меня удивило, что он не сказал мне: «Теперь я вас понимаю, Марфа – чудесная девочка!» Я просила его не рассказывать Марфе, что Андрея считают организатором преступной группировки, что он не живет дома. Не хочу, чтобы она представляла себе ужас, который у нас творится, страдала, винила себя.

Марфа передала мне письмо, спрашивала, готовы ли крылья ангела, что решили с Муриной фатой. Ей даже не пришла в голову мысль, что из-за нее мы отложим свадьбу, и мне еще больней оттого, что она придает себе так мало значения. Почему Кот Базилио не понимает, что Марфа – особенная девочка?…

– Ее не обижают? Она не голодная? Как она выглядит? Вы сказали ей, что мы думаем о ней каждую минуту, что мы все делаем, сказали?

Василий Васильевич кивнул, равнодушно кивнул. При слове «тюрьма» у меня замирает сердце, а у Кота Базилио нет, не замирает, для него обычное дело, что кто-то в тюрьме. Даже Марфа.

– Послушайте. Вам кажется, что вы в первую очередь должны спасать Марфу. Вы не так сильно волнуетесь за мужа. Вы привыкли, что ваш муж – сильный человек и со всем справляется сам. Вы не допускаете мысли, что сейчас он может не справиться.

Конечно, я не допускаю мысли, что Андрей может с чем-то не справиться! Кот Базилио не знаком с Андреем, если бы он увидел Андрея, он бы тоже не допустил.

– У оперов есть записи телефонных разговоров. Там кое-что есть.

– Что можно услышать в телефонных разговорах Андрея? Как он кричит: «Ты мне все сроки срываешь!» или «Уволю к чертовой матери!»? Он никого еще не уволил, даже в кризис… он не такой, как все, у него необычное для бизнесмена понимание, что сначала другим, а потом себе, – это не очень подходит для бизнеса, но он говорит: «Я не бизнесмен, я строитель». Он правда лучший человек на земле.

Василий Васильевич пристально смотрел на меня, это был не добрый взгляд, это был взгляд «в телефонных разговорах кое-что есть», взгляд адвоката, который работает с клиентом, независимо от того, продавец ли он наркотиков или лучший человек на земле.

– В телефонных разговорах ваш муж и Марфа договариваются о продаже наркотиков.

И что-то во мне – сердце? – понеслось наверх, в горло, и тут же с размаха вниз. Сердце в пятках, оказывается, не фигура речи, а возможное местонахождение.

– Простите… – сказала я.

Туалет направо по коридору, налево за углом. И там, в туалете, – раковина, унитаз, на зеркале салфетки, если посетитель вдруг расплачется, – закрывшись на защелку от всего мира, я испытала незнакомое прежде чувство, – а ведь прежде я просто заходила в туалет, как все люди. Защищенность и покой. Умиротворение. Плюс хитренькое мстительное «я в домике, никто меня здесь не достанет».

…– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, – вернувшись к адвокату, сказала я.

– Вы тут посидите, а я схожу к операм, попытаюсь узнать, что там у них в телефонных разговорах. Опера тут рядом сидят, на соседней улице.

Хорошо. Хорошо, что кроме детсада у него тут рядом «опера». Ведь это я знаю, что Андрей – лучший человек на земле, а Кот Базилио сейчас пойдет к операм и узнает, что там у них в телефонных разговорах.

Василий Васильевич ушел к операм, я ждала. Прошел час, два, три. Мне не было скучно, – я была не одна, меня было по меньшей мере человека три-четыре. Один человек во мне юлил и вилял хвостом перед очевидностью, упрямо восклицая «не может быть, это сон!», второй смиренно соглашался «да, это не сон, а явь» – соглашался для вида, пытаясь мнимым смирением задобрить судьбу, третий кричал «я не согласен!», «безобразие!» и даже «я вам сейчас покажу!»… и все эти люди во мне толпились, толкались, пили шестую чашку кофе и не сводили глаз с двери.

Я уже однажды сидела, не сводя глаз с двери. Когда был путч, в девяносто первом году. Мы с Андреем слушали радио, и вдруг по радио сказали: «На Ленинград идут танки. Просим молодых здоровых мужчин выйти на Исаакиевскую площадь. Демократия в опасности». Я повернулась к Андрею сказать «ой, демократия в опасности!..», – а его уже нет, он на Исаакиевской. А на Ленинград идут танки… Представила, как ставлю Мурку перед собой и говорю: «Мура, ты уже большая девочка. Твой папа (неважно, что не папа) погиб в борьбе за демократию», – что поделаешь, у меня хорошо развито воображение, – и помчалась на Исаакиевскую. С полдороги вернулась, – темнота, ночные грабители, танки, – но это уже другое дело. Ждала его дома, не сводила глаз с двери. Но тогда было – демократия, а сейчас?!

…– Сейчас главное – избежать ареста.

Василий Васильевич, наконец-то! Все вокруг осветилось радостным светом, как будто я его внук в детском саду и он наконец-то за мной пришел.

– Главное – избежать ареста. Если санкция предусматривает лишение свободы, но обвиняемый скрылся, суд может вынести постановление о заочном аресте. Заочный арест – это все.

– Все?

– Самое плохое, что может быть. Объявят в федеральный розыск. Вы думаете, его трудно найти? А если и трудно, – он что, всю жизнь будет прятаться?…

Кофеин, блокируя свободные радикалы, возбуждает интеллектуальную активность, но если шесть чашек кофе, можно перевозбудиться, не сразу понять собеседника. Самое плохое? Заочный арест?… А вот заочный факультет вовсе не самое плохое: заочники на лекциях не чавкают булочками, не хихикают, не погружаются в младенческий сон, а достойно, как взрослые люди, смотрят кино в телефонах. Но я и дневных студентов люблю, – они так трогательно считают, что во время лекции можно поближе познакомиться, завести роман…Что?! Заочный арест?! Прятаться?! Всю жизнь? Андрей под чужим именем бродит, скитается, как скиф, по окраинам страны, а как же мы, я, дети, наша жизнь, РАЗВЕ ТАК БЫВАЕТ ЧТО РАЗРУШАЕТСЯ ЖИЗНЬ ЕСЛИ НЕ ВОЙНА?!