Анна Матвеева - Небеса

Мама погибла зимой, за неделю до третьего дня рождения Артема. По дороге домой с комбината запрыгнула, как обычно, в служебный автобус. Потом рассказывали, что мама собиралась выходить у магазина, который, как и во всех маленьких городах, называли «стекляшкой», поэтому и не садилась, как для долгой дороги. До «стекляшки» добраться не успели — на перекрестке с второстепенной вылетел «КамАЗ» и, столкнувшись с автобусом, оторвал ту самую дверь, где стояла мама. Ее откинуло на несколько метров, провезло по дороге уже мертвую. Другие пассажиры, те, что сидели, обошлись ссадинами да испугом, будто «КамАЗ» спешил к перекрестку с единственной целью — убить маму.

Артем тогда, конечно же, ничего не понял. Мама всего лишь не пришла домой, и теперь его укладывала спать бабуля — в эту ночь и во все остальные, после. Историю маминой гибели бабуля рассказала Артему позже — он тогда учился уже в шестом классе, — и с тех самых пор не мог смотреть на гигантские морды «КамАЗов» без ужаса и ненависти.

Отец же Артему достался с традиционным ойлинским недостатком — проще говоря, пил сильно и прежде, а уж после маминой гибели не было в его жизни ни одного трезвого дня. Той же зимой отец не вернулся с рыбалки — пьяный ушел под лед вместе с рыбацким ящиком и коловоротом. Тело отыскать не смогли, нашлась только пустая бутылка, накрепко вмерзшая в лед. Зимы в Ойле серьезные.

Будь родители живы, бабуля, наверное, не смогла бы так запросто водить Артема в церковь — мама готовилась вступить в партию, отец числился в лучших работниках комбината вопреки пьянству; впрочем, к пьянству в Ойле всегда относились терпимо. В отличие от религиозности — бабулю не раз и не два отчитывали Артемовы учительницы, но она отмахивалась от них, словно от приставучих слепней.

Путь к храму неблизкий, и Артем с бабулей всякий раз уставали, прошагав несколько километров по кривой колдобистой дороге.

«Старый да малый», — говорила бабуля, тяжело дыша и успокаивая дыхание перед белеными стенами храма, как марафонец после финиша. Артем тем временем разглядывал старичков, что сидели на перевернутых фанерных ящиках, с кепками на коленях. В просаленных недрах кепок блестели монетки, а бабуля бросала туда конфеты, карамель «Плодово-ягодную». Потом бабуля снова брала Артема за руку, и они шли в храм, где было много чужих спин перед глазами и пахло сладковато-душным, бабуля объясняла: ладан. Батюшка читал молитвы строгим басом, а певчие заполняли храм тонкими, но сильными голосами.

…Английский заканчивался, электронные часы Паши Кереевского пропикали одиннадцать раз, и студенты оживились, чуя перемену. Один Артем отсутствовал в аудитории, вернувшись в детство и церковь разом.

…Пасху в Ойле праздновали немногие, но Артем так любил этот праздник, что даже дорога в храм казалась ему короче обычного. Люди приносили с собой разноцветные крашенки и толстенькие загорелые куличи. Длинный стол пересекал церковный двор, и Артем глаз не мог отвести от яркой картинки. Батюшка (Александр? Или все-таки Алексий?) выходил во дворик, святил куличи с крашенками и говорил густым, как крепкая заварка, басом: «Кто постился, тот угоден Богу, а кто не смог выдержать, в следующий раз постарается». Почти так же говорили о выполненных заданиях добрые учителя, которых, правда, в школе было мало.

Накануне отъезда в Николаевск дед вдруг рассказал Артему, что бабуля, оказывается, мечтала отдать внука в духовное училище. Решила спросить совета у классной руководительницы, а та, спровадив бабулю с глаз, помчалась с доносом к директрисе. Директриса заявилась под вечер к Афанасьевым домой и устроила бабуле показательные выступления на тему «Я вам не позволю сделать попа из нашей школьной гордости!». Школьная гордость в это время рыбалила на Ойлинском водохранилище и потому не увидела ни гнева директрисы, ни бабулиных слез. Дед рассказывал эту историю как анекдот, но Артем улыбнулся, исключительно чтобы не расстраивать старика.

Классу к четвертому совместные походы в церковь медленно сошли на нет, бабуля теперь ходила туда одна и редко. Артем с легкостью забыл о церкви, пока странный вопрос Веры Борейко не привел его в надежно закрытую комнату детских воспоминаний. Впрочем, вера никуда не исчезала, и привычка молиться — пусть наспех, второпях — осталась с Артемом навсегда, как любая детская привязанность.

…В ойлинском книжном магазине — где отродясь не имелось никаких книг, но зато были тетради, и пронзительно-синие стержни, и чернила в шестиугольных баночках, и неровные рулончики клейкой пленки, и прозрачные, дурманно пахнущие обложки, в общем, таким же точно ассортиментом мог похвалиться любой советский магазинчик, лицемерно названный «Книги», — Артему однажды повезло попасть к «завозу». Продавщица тетя Клава, приглушив безудержно веселое радио, расставляла на полу толстенькие бумажные пачки, сильно прорванные на уголках. Жаркие внутренности магазина дышали летней пылью, по радио шел моноспектакль, с улицы доносился обиженный собачий лай, когда Артем вцепился в стеклянный прилавок, оставив на нем десять круглых отметин: у тети Клавы не оставалось другого выхода, кроме как продать настырному подростку яркую книжку.

«Мифы Древней Греции» заняли ровно один вечер жизни Артема. И теперь он точно знал, кому и как молиться — на рыбалке просил помощи Посейдона, на контрольной молил Афину, на рынке вспоминал Гермеса. Права была бабуля — слова молитв пришли к Артему сами, без всякого понуждения!

— Ты что ж это, басурман, язычником заделался? — строго спросила бабуля, услышав, как Артем, забывшись, страстно умолял Афродиту помочь простому смертному в простом, но важном деле: назавтра была назначена жеребьевка, все мальчики класса будут тянуть из шапки бумажки с фамилиями девчонок — кто какую вытянет, тот такую и будет поздравлять с Женским днем. Артему очень хотелось «вытащить» Юлю Панченко — вот он и молился, забыв про бабулю за стенкой.

Бабуля так разволновалась, что сгоряча подарила Артему свой молитвослов — маленькую засаленную книжечку. Артем перелистывал странички, читая молитвы, чувствовал, как слова оживают, очутившись в воздухе, как отзываются в душе детскими воспоминаниями.

Наутро во время жеребьевки Артем специально тянул бумажку первым и не удивился, прочитав фамилию Панченко. Неслышный окружающим колокольный звон сладко звучал в груди Артема и таял в воздухе будто первый снег.

…В Николаевске колокольный звон перекрывался заводской сиреной, ровно в полдень привычно пугавшей город. Интересно, где будут крестить Вериного племянника?

Занятия закончились, и Артем снова поймал взгляд Веры, упавший на его лицо словно легкая тень: «Не забудь, встречаемся в субботу, в десять, на крыльце!»