Анна Матвеева - Небеса

— Зачем вам это знать?

— Меня, например, зовут отец Никодим. А вас как?

— Надя, — неохотно представилась Вера.

— Надежда, значит. Знаете, Надежда, мне вас очень жаль.

От удивления Вера позабыла, какой предмет находится у нее в руке, и борода описала большой круг в воздухе, прежде чем ее хозяйка опомнилась.

— Вы совсем не кажетесь счастливой, — пояснил свою мысль монах, и Вера облегченно вздохнула — наивный попик решил произвести впечатление на невоцерковленную девицу. Самый ходкий товар! Уж кто-кто, а Вера это знала в точности. Не повезло отцу Никодиму. Не на ту нарвался.

Он внимательно разглядывал ее лицо — без косметики Вера чувствовала себя обнаженной, ей хотелось прикрыть губы и глаза руками.

— Вы похожи на журналистку, — медленно сказал Никодим. — Я даже знаю, на какую именно журналистку. Вы, конечно, не Надежда, но совершенно точно Вера. Вера Афанасьева.

— А вы — Бонд. Джеймс Бонд.

— Послушайте, Вера. — Отец Никодим взял ее за плечо, но тут же отдернул руку — с обидной брезгливостью. — Если все это связано с отцом Артемием и касается дел семейных, то я прошу меня извинить…

Веру взвило от его слов не хуже Олимпийского огня: она даже не поняла их выгоды для себя и закричала, как торговка семечками:

— Что у вас, все друг другу докладывают? Откуда вы знаете, что я его жена?

Отец Никодим развел руками, напомнив разозленной Вере летучую мышь.

— Вы известный человек в городе, — смиренно сказал он.

Лесть угодила точно по адресу, и Вера гордо выпрямилась, позабыв о своем одеянии.

— Маскарад только по долгу службы! У вас же не допросишься потом правдивой информации, а народ должен знать… должен знать своих героев!

— Я читал ваши правдивые статьи, — сказал отец Никодим и так глянул на Веру, словно полоснул стеклом по лицу. — Меня удивляет, как это вы решаетесь ставить под ними свое имя.

— Не вижу смысла прятаться! Да и потом, что мне может угрожать?

— Я не о вашей личной безопасности говорю. Должно быть стыдно подписываться под откровенным и наглым враньем! Вы оклеветали невинного человека, а это очень серьезный грех.

— Грех? А я-то считала, что грех — когда насилуют безвинных отроков!

— Вера, вы же знаете, что все приписанное епископу Сергию — неправда. И поете с чужого голоса, просто чтобы выкопать яму поглубже. Я прав?

— Нет, — покачала головой Вера, — не правы. Мое отношение к Сергию — это моя позиция. Как журналиста и человека. И никакой другой правды я не знаю.

— Вот именно! Правда вам неизвестна, зато вы с удовольствием живописуете ложь. Представляю, что завтра напишет ваша газета — эксклюзивный репортаж, секретные источники, собственные информаторы… Напечатайте еще свой снимок, в бороде… Предмет для гордости.

— Да какое ваше дело? У вас своя игра, у меня — своя!

— Ох, не играли бы вы с Богом, Вера. Это еще хуже, чем играть с электричеством.

Монах махнул рукой, словно отпуская Веру на все четыре стороны, но она все так же стояла перед ним, будто в ожидании невидимой кары: кара представлялась ей в виде мощного грозового разряда. Опомнившись, Вера побежала к дороге.

Алексей Александрович велел вернуть облачение до шести часов вечера, и новоявленная Золушка, поддернув рясу, мчалась к своей «девятке», распугивая стайки нищих.

— Ишь какая… — нараспев сказала синелицая юродивая, и товарки посмотрели на нее с удивлением — не признать в бегуне молоденького батюшку мог только слепой.

Монастырь, где царствовал игумен Гурий, производил впечатление даже на самых придирчивых гостей — хозяйство здесь было поставлено очень толково и грамотно. Артем редко выбирался в эту часть города, в Николаевске она всегда существовала как суверенная зона. Район, названный Трансмашем, разросся вокруг гигантского завода, и прижились здесь собственные порядки. Здесь были своя шпана и свои престижные школы, своя топонимика и своя мода — в общем, трансмашевских знали и узнавали повсюду: так из любой точки Николаевска видна была частая изгородь заводских труб.

В советские времена на Трансмаше не было ни храма, ни монастыря — район строился современный, промышленный, и полагалось, что у рабочих не будет потребностей в духовной пище. Архитекторы, проектировавшие здешние дома, считали, что рабочие и к земной пище не должны предъявлять претензий: они станут питаться в коммунистических столовых, поэтому пережитки прошлого в виде домашней кухни следует изжить как явление. Вот почему во многих квартирах трансмашевских домов попросту не имелось выгороженного места для кухни, и жители исхитрялись кто как умел: некоторые ставили электроплитку в прихожей, другие помещали ее в Банной комнате… Артем вспомнил, что в одной из таких квартир живет теперь его давний знакомец и сосед по общаге Батыр Темирбаев. Кажется, Вера рассказывала, что Батыр женился на той красивой казашке Жанар, и родители купили им квартиру — пусть без кухни, зато свою собственную.

Теперь посреди этих переосмысленных очагов коммунизма высился чудесный храм — белостенный, с золотыми куполами, обжигавшими взгляд даже в не самый солнечный день… Это был единственный церковный новострой в Николаевске — другим храмам возвращали некогда отобранные советской властью здания или отводили для этой цели невзрачные подвальчики. Успенский монастырь был выстроен на пожертвования не только трансмашевских жителей, но и поклонников игумена, которых в изобилии было по всему Николаевску — отец Гурий всегда умел общаться с коммерсантами, и среди его духовных чад было немало богатых людей. Особость монастыря настоятель всячески подчеркивал и очень не любил допускать посторонних в избранный, лично очерченный круг.

Духовные чада игумена Гурия проникались к нему таким доверием, что начинали сверять с ним буквально каждый свой вздох, без благословения «дорогого батюшки» не совершалось в их жизни даже самой мельчайшей мелочи. Игумен так старался руководить своими чадами, что заслонял собой в этой заботе нечто подлинное и главное: ведь как ни крути, а в храм люди приходят не за игуменом Гурием, каким бы расчудесным пастырем он ни был.

Гурия особенно любили журналисты — игумен всегда находил для них время, с удовольствием выступал по всем николаевским телеканалам, и предваряли его появление весьма уважительные речи: «А теперь послушаем дорогого батюшку, игумена Гурия, настоятеля…»

Народ толпился в церковном дворе, и Артем поспешил войти в храм — сегодня здесь должны были служить литургию высокие гости. Говорили, что игумен Гурий воспринял эту новость как хороший знак — если москвичи выбрали его монастырь для службы, значит, они на его стороне.

Литургия началась почти вовремя. К обычному числу прихожан добавились люди из других приходов, специально приехавшие сюда… нет, не ради москвичей, а ради владыки.