Александр Белых - Сны Флобера

Пока собирали ужин, накрывали на стол во дворе, опустились сумерки. Был чудный семейный вечер за бутылкой красного вина.

«С Божьей помощью, mon cher, отъебал сегодня сучонку в буераке. Чёрнявая чухонка, и совсем не огрызалась. Ничего, что местные кобели порвали ухо, зато нарезвился вдосталь, а то всё на привязи да на привязи. Старый кобель, но еще могу ухлёстывать, как видно, завтра снова сбегаю спозаранку, отосплюсь вот только, а там махну, эх, как махну через пляж, через рощу, в деревню! Хороша была сучка, хороша! Ай да я! Ай да сукин сын!» — размышлял на досуге Флобер с мохнатыми — пушкинскими — бакенбардами, усыпанный колючками от ушей до хвоста. Флобер любил, когда Маша вычесывала его щеткой.

Его мечтательная морда лежала на крыльце в лужице слюны. Слюни постоянно текли по его бороде, как у Давида, когда тот притворился безумным. В прошлой жизни Флобер славился похотливостью, к тому же он был поэтом — достаточно известным в своем кругу. Его стихи еще можно найти в какой‑нибудь провинциальной библиотеке или на чердаке в старых толстых журналах, какие обычно любила почитывать Марго перед сном — в ожидании Ореста из ванны или «чтобы утомить глаза на сон грядущий».

В отличие от людей собаки помнят, кем они были в их прежней жизни. Эта память приходит к ним в чёрно — белых сновидениях. Флобер недолюбливал Марго, потому что однажды она отказалась принять его, сказала, что он слишком большой для её квартиры, что не прокормить, «пусть живёт здесь, на острове». Причина была в том, что именно тогда в доме Марго завёлся Орест. «С двумя мужиками не справиться!»

И хотя Флобер умел только лаять, однако мыслил он вполне по — людски. После перевоплощения у него обнаружилась склонность к философии. Правда, блохи отвлекали его от размышлений. Нос припекало, муха трогала лапкой его слюни.

— Ну, что, бесстыдник, нагулялся? — вдруг услышал он над собой голос Марго. — Чего разлёгся прямо на дороге, отойди в сторону!

Флобер повёл большими глазами, свёл вместе брови. «И не подумаю! Тоже мне, ходит здесь, не хозяйка ведь, а так, в гостях, — беззлобно прорычал сенбернар. — Другим собакам повезло больше, о некоторых пишут биографии, сочиняют стихи, вот, например, такие: «…Встретилась мне собака. Смотрел на неё глазами человека. Как она пила у ручья, красивая и ничья…» Видно, душевный поэт, потому что чувствует собачью душу…»

Над его головой нависла тень. Флобер вильнул хвостом. Это был Владик. От него вкусно пахло. Вчера он велел отпустить его на волю, взял с собой на Красные камни. «До чего же весело было, резвились от души! Владик говорит: «Валентин, давай сбросим Флобера в воду, пусть поплавает». — Ага, так я им и дался! Владик мутузил меня и шлёпал по морде, а я взял и пихнул его с камня в воду. Вот смеху‑то! Вот умора! Глупые они какие‑то, идут в поле и ничего не чуют, а я вот мышь учуял, мелочь, конечно, но приятно погонять полёвку. А как пахнут асфодели и аденофоры! Краб клешнёй махался, у — у-у, какой! Я тоже подшутил над ними. Утащил их одежду, спрятал, когда они вдвоём лежали нагишом на горячих камнях, развалились. Тоже мне — «Сливаемся с природой!» Отогревались на солнце, я немного поплавал, а потом тихонько подкрался и давай трясти мокрой шерстью. Если б они видели свои рожи в этот момент!»

В своей собачьей жизни Флобер находил много преимуществ. Впрочем, она мало чем отличалась от его прежней, человеческой. «Главное, чтоб с хозяевами повезло! — думал он. — Собака обделена речью, у неё нет слов, зато уйма мыслей. Собачья жизнь — это просто идеал киников, Диогена и иже с ними: лежи себе весь день и размышляй или просто отсыпайся, да что там говорить!»

В прошлой жизни он жил в шахтёрском городке — одном из тех, что возводил папа Марго. Да и не город это был, а так себе, провал — в-сознании или провал — во — времени. Когда поезд проезжал через этот город, делая остановки на трех одноимённых станциях, отличающихся порядковым номером, то часы пассажиров отставали на час, а то и на три часа. Хотя по ощущениям поезд проезжал минут двадцать, не более. Будто попадаешь в ловушку времени…

Флобер поднял своё грузное тело, потрусил за Валентином. Тот нёс в руках мясо для барбекю. «Хоть бы кусочек кинул, что ли! Вот гад! Зачем же на землю, нет бы в пасть. Боится, что сцапаю вместе с его рукой. Ну, что же, не без этого, бывает, слегка и прикусишь зубами, так ведь не со зла!» Флобер слизнул кусок мяса вместе с мусором, пошёл дальше и рухнул под деревом, где было прохладней. «Когда завтра, когда сегодня — ничего не помню! Все жизни мои промелькнули в голове, как один день…» Над ним порхали две бабочки — желтянки. Флобер щёлкнул пару раз пастью, промахнулся. «В сущности, их век равен вечности, как и собачий…»

Не так‑то много слов произносил Флобер, когда был поэтом. Порой пройдёт день, а он и не заметит, что не произнёс ни единого слова. «Так и рот зарастёт мхом», — говаривал он. Все свои слова он тратил на стихи. Видимо, за это ему была уготована собачья доля. Воспоминания о прошлой жизни были смутными. Флобер даже не помнил своего прежнего имени. Сейчас, будучи собакой, он не беспокоился о словах. «Они смеются надо мной: «Глаза такие умные — умные!» Да, умные, зато ваши слова такие глупые — глупые! Что толку от них, вот глухонемые обходятся тоже. Им ещё хуже, чем собакам… Поэзия — это слово, воплощённое в жест». Флобер полежал — полежал, взгрустнул. Стихи сами собой стали приходить ему в голову:

Флобер довольствовался своими скромными преимуществами. Мысли в его голове блуждали, как тени. «Может статься, что тень облака, проплывающего над нами, есть не что иное, как чья‑то мысль…» — подумал Флобер, поведя взглядом за тенью колыхающейся на верёвке простыни. Марго ходила по двору и трогала постельное бельё. Орест подошёл к ней сзади и стал задирать платье. Она шлёпнула его. Флобер повернулся в сторону моря. Его веки опустились сами собой, и было так лень столкнуть с места очередную мысль, отбросившую тень где‑то на берегу другого моря, в его далёком детстве, когда он еще не был Флобером, а был мальчиком. Эта тень была тяжёлая, как лодка, которую сталкивали в море.