Александр Белых - Сны Флобера

Она родилась вскоре после войны. Мама с новорожденным ребенком стояла на крыльце родильного дома. Никто их не встречал. Хлынул весенний проливной дождь. Редкие автомобили и трамваи рассекали потоки воды. Прошел унылый строй промокших японских военнопленных, которые строили дома и дороги, в том числе их дом на Тигровой сопке, куда предстояло юной Тамарочке вернуться с новорождённой Марго. Она ждала минут пятнадцать, пока утихомирится дождь, чтобы перейти улицу и сесть на трамвай. Марго, узнав эту историю, не могла простить отцу, что он не приехал забрать своего ребёнка и жену, а послал за ними служебный автомобиль, да и тот приехал с великим опозданием. Мать с новорождённой на руках уже сидела в трамвае.

И вот сейчас, лёжа в постели и радуясь доброму видению собачки, мысль о расплате за прегрешения отца на мгновение покинула её беспокойный ум. Теплые сексуальные мечтания, словно рыбки, резвились в её теле, покусывали щиколотки, замутили взор. Марго приближалась к возрасту, когда о незамужней женщине несправедливо говорят… Это слово замалчивалось. Еще десять лет назад мама повесила на неё дурацкое клеймо.

— Мама, на что толкаешь меня! — возмутилась Марго после очередного маминого откровения.

— Не в старых же девах ходить, Маргоша! Жизнь проходит! — высказывала мама совершенно трезвые мысли хмельным голосом.

Марго прижала руки к груди, словно боясь кого‑то упустить, и зажмурила глаза. Она проснулась окончательно. Однажды её осенила догадка, что в сновидениях больше событий, чем в повседневной жизни. Она никогда не забывала своих снов после пробуждения, бережно лелеяла ночные впечатления, пыталась найти им своё собственное толкование без всякого там карл — юнг — зигмунд — фрейдовского уклона.

За их символами, опираясь на женский опыт интуиции, она видела реальные события будущего. «Если снится собачка, значит, кто‑то сделает мне хорошее», — просто решила Марго. Загадка заключалась в том: кто бы мог сподобиться, от кого можно ожидать доброты? Ах, да! В Токио у неё был старинный поклонник. Они познакомились, когда она была еще совсем молода, а ему — за сорок. «Неужели мой старичок пришлёт открытку?» — предположила Марго и с надеждой начала новый день. «Что ж, открытка — это тоже повод, чтобы радоваться жизни».

С утра она хлопотала по дому, гладила бельё. Тюк из прачечной она принесла ещё позавчера, кое‑как дотащила наверх, сначала по лестнице вдоль тюремного забора, потом до дверей на девятый этаж. Лифт не работал. Отключили свет. В детстве каждый раз, когда мама гладила бельё, она назидательно говорила Маргарите: «Будешь взрослой, заведёшь семью — всегда гладь бельё!» Марго так и поступала.

Ей постоянно мерещилось, что дворняга, которая якобы разбудила её сегодня утром, трётся о ноги, тянет за край простыни. Бегает за ней на кухню. Когда в коридоре хлопнула соседская дверь, ей показалось, что дворняжка даже зарычала. Марго улыбнулась:

— Господи, для кого это я наглаживаю?

Так она наполняла смыслом свое рутинное небытие. Вытирая пыль на комоде, заставленном безделушками, и с картин, развешанных по стенам, она приговаривала:

— Пыль забвения, долой!

Потом она долго натирала зубной пастой медный кувшин с длинным горлышком и крышкой и широкую медную чашу для фруктов. Третьим предметом из этого набора была узкая ваза для цветов. Розы давно высохли. Эти вещи, украшенные восточным резным орнаментом, она привезла из Ферганы. Орест был большим выдумщиком. Когда его охватывало желание, он просил её (иногда умолял) потереть нежно рукой о горлышко кувшина, затем изображал себя освободившимся из заточения джинном, совершал с ней стремительные путешествия в страну сексуальных грёз.

— Вспоминай, когда будет скучно в дни одиночества! — сказал он.

— Ты что, хочешь меня оставить? — спросила она, взглянув в его большие глаза, и пригладила пальцем его густые брови.

— Нет, а вдруг потеряюсь, как твоя собачка! — насмешливо ответил Орест.

Вечером, переделав уйму дел, Марго села за вязанье. Она примерила кофточку, приложив к плечам, а потом нечаянно обронила на колени. Вдруг она схватила её и прижала к груди. Так прижимают родного, близкого человека. Никогда в жизни, даже в детстве, Марго не тискали, не прижимали, не говорили обычных ласковых слов, вроде «моя рыбка, моя пташка». Отец считал, что это размягчает характер, а жизнь суровая… Марго стало грустно, и она разрыдалась. Лицо запылало. Было уже темно, день закончился.

— Сон не в руку! Пустые хлопоты — отчаялась Марго. — Ожидание просочилось песком сквозь пальцы.

Она взглянула на ладони. Пальцы нервно дрожали. Синенькие венки дёргались от усталости:

— Это ж надо столько утюгом махать!

Черно — белый телевизор убаюкивал популярными гипнотическими сеансами. Марго убавила громкость. Она включала радио или телевизор только для того, чтобы отвлечься от сводящего с ума звона в ушах. Это была взрывоопасная тишина. Если бы можно было взять эту тишину и разорвать в клочья, как она рвала свои дневники, стихи, бумаги — свидетелей отчаяния Марго! Она сравнивала себя с подводниками. Один студент, служивший во флоте, как‑то рассказывал Марго, что когда субмарина после многомесячного пребывания под водой всплывает на поверхность океана, то первое желание, которое возникает у тех, кто вышел наружу, это накричаться во всё горло, взорвать тишину, наполнить лёгкие пространством. И ещё она подумала: «Не так ли Бог раздирает себя, чтобы докричаться до людей?»

Она не стала перестилать постель, решив сделать это на другой день, после того, как примет ванну, почистит свои фазаньи пёрышки, сделает маску, покрасит волосы. Марго ополоснула лицо холодной водой, щёки продолжали пылать. «Хоть лепёшки выпекай на моих щеках, такие горячие!» Переодеваясь в ночную рубашку в голубых васильках, она погладила свой живот, осмотрела себя в зеркале, полюбовалась красивыми бёдрами.

Ночью ей приснился большущий, белый — пребелый каравай. Этим караваем была баба, но Марго точно знала, что это она сама, хотя наблюдала со стороны, как забавная чёрная собачка, сеттерок, обнюхала её со всех сторон, а потом подняла заднюю ногу и пописала. «Он пометил тебя, значит, ты принадлежишь ему», — разгадала она во сне свой сон. И еще подумала: «Хорошо умирать в таких снах!» Она брела в ромашковом поле, собирая цветы, чтобы сплести венок для своей собачки, которая, виляя хвостом, бежала впереди. Её любимый сеттер заливался лаем, но она не слышала его. Потом она перестала чувствовать запах. Налетел ветер, и все ромашки склонились в её сторону. Что‑то жалобное было в них. Баба — каравай превратилась в перекати — поле. Марго ничего не могла понять, но сознание подсказывало, что это просто сон, и она подумала о времени: «Который час?»