О Чонхи - Огненная река

Я знаю только, что трёхэтажное здание пепельного цвета было когда-то маленькой тепловой электростанцией, но её почему-то закрыли вскоре после постройки. В те времена, когда с западного моря торговые корабли ходили по реке против течения, станцию использовали как свалку для морепродуктов, а потом очень долго производители льда пользовались этим зданием как складом, но когда торговля пришла в упадок, здание опустело, и теперь время от времени там снимают сцены из гангстерских фильмов.

Остров на середине реки во время сезона дождей непременно оказывался под водой, и только верхушка высокого тополя торчала над её поверхностью. Остров взрывали динамитом, и всё лето мы слышали грохот взрывов и видели, как вздувалась и оседала земля.

По раздробленным камням и развороченной земле беспрерывно ездили военные грузовики с солдатами, поднимая песчаный ветер, а бульдозер переворачивал землю и разравнивал её. Говорили, что в связи с обострением военной обстановки, там будут строить аэродром. Посёлок исчез, и паромную переправу, соединяющую этот берег реки и остров, закрыли.

С тех пор как мы начали жить здесь, в квартире на шестом, последнем, этаже, вид за окном быстро и незаметно изменился. Ходили слухи, что и здание электростанции, простоявшее почти полвека, скоро снесут. Я не могу забыть ощущение, когда впервые увидела его.

Не знаю отчего, но я чувствовала ощутимую враждебность к серому бетонному зданию, которое отличалось от остальных только тем, что по его высокой дымовой трубе и по крыше была протянута линия высокого напряжения.

Когда мы только поселились здесь, и у нас ещё не было своих личных увлечений и интересов, по вечерам, если он не работал ночью, мы ходили гулять на речную дамбу.

Тогда он скромно, но с гордостью, как студент, который показывает достопримечательности родного города заезжему гостю, говорил, указывая рукой в сторону дамбы: «Когда закончилась война, мы жили там в шалаше. Не мы одни так жили. Люди, потерявшие кров, приходили сюда лишь с соломенными подстилками. Утром, проснувшись, мы первым делом бежали к реке помочиться. Мы всегда были голодны. Поэтому до того, пока голод не становился совсем нестерпимым, мы купались в реке. Мы плавали до острова и, как кроты, перерывали там поле с земляными орехами, потом, уставшие, валялись на песчаном пляже и бесконечно смотрели на электростанцию на другом берегу реки. Вот так мы проводили время. Здание, которое мы разглядывали в полуобмороке от голода, казалось громадным. Странно то, что люди, ютившиеся в лачугах, оставили без внимания такой замечательный дом, никто не отважился поселиться там. Ведь в военное время в том здании совершались массовые убийства. Говорили, что туда сгоняли людей и забивали их, как собак. Ходили слухи, что на стенах остались следы крови жертв и высохшие куски их плоти. Внизу по течению реки время от времени мы вытаскивали из воды трупы новорождённых. По ночам в здании бродили души погибших от электрического шока рабочих. Одна девушка спряталась от людей, родила там ребёнка, убила его и, в конце концов, сойдя с ума, бродила там в поисках убиенного дитя. Всё это возбуждало нашу фантазию, и постепенно электростанция становилась таинственным символом и обрастала множеством разных мифов. К тому же, дверь туда всегда была заперта. В нашем воображении здание электростанции превратилось в замок с привидениями, куда есть вход, но откуда нет выхода, где множество комнат и запутанных коридоров. Слухи росли и множились. Иногда дети, отодрав доски с окон, тайком проникали внутрь, а потом рассказывали, будто видели там пещеру с летучими мышами. Только я один не решался гуда войти. И от моей нерешительности электростанция становилась ещё более огромным и сильным символом враждебности. Когда я вырос, я понял, что в каждом здании непременно есть вход и выход, но тогда я уехал с дамбы на реке, так и не решившись побывать на электростанции».

В то время я слушала его голос и видела на фоне угасающей зари чернеющую дымовую трубу здания, меняющую свой обычный силуэт на мрачный и коварно враждебный.

— Слышал, говорят, электростанцию снесут?

Я сказала это и проследила за его взглядом.

— Да, слышал.

— Это хорошо, давно надо было сделать. Всё равно здание ни на что не годно. Странно, что оно оставалась без внимания почти пятьдесят лет. Его наверняка будет нелегко сломать, раньше строили на совесть. Говорят, станция устояла во время войны, когда её обстреливали из пушек.

— Да, говорят.

— Наверняка, динамитом подорвут. Будет шумно.

Я вспомнила гулкий грохот взрывов, раздававшийся всё лето, и днем, и ночью. Время от времени, когда неожиданно раздавался этот, едва различимый хлопок разорвавшегося снаряда, я от страха невольно закрывала окна, хотя понимала, что от взрывов на наших стенах не могут появиться трещины даже толщиной с паутину.

Из какой-то квартиры донёсся звон разбившегося стекла, он возник в одно мгновение и прорезал окутавшее нас, как плотная ткань, тугое напряжение.

И лишь тогда послышался остальной шум, ворвавшийся от земной поверхности в треснувшее расщелиной напряжение.

Он спрыгнул с подоконника, огляделся, нашёл носки, которые снял и оставил в холодной части комнаты, надел их, затем куртку.

— Собираешься уходить?

Я спросила, всё ещё не отрывая глаз от поля у реки, но не пропуская ни единого движения за спиной.

— Осталась кое-какая работа на вечер. Но ночью скорее всего вернусь. Не жди меня и ужинай одна.

Он всегда так говорил, но, не умея лгать, теперь, должно быть, нервничает, натягивая брюки.

— Где ты будешь ужинать?

Я спросила, глядя в окно. Он что-то пробормотал в ответ. Наверняка сказал, чтобы я не беспокоилась.

Я дождалась, пока его торопливые шаги не стихли под лестницей, побежала на кухню, вынула спрятанную за посудой в буфете половину сигареты, которую не докурила ночью, и прикурила её. Потом, вернувшись в комнату, стала смотреть вниз, где по склону горы удалялась его маленькая фигурка. Я видела плоские, длинные и широкие крыши красилен рядом со зданием электростанции. Во дворе перед ткацкой фабрикой, как пологи, висели разноцветные ткани. Чёрная кошка шла по крыше, покрытой чёрным дёгтем, она распласталась и ступала осторожно, едва касаясь лапами, будто насекомое ползёт по коже. Иногда на крыше, где ещё не рассеялся туман раннего утра, или днём под солнцем, падающим пятнами, как перхоть, образ кошки, движущейся, как тень, казался иллюзией. Всякий раз, видя это, я глубоко вздыхала, ощущая тяжесть в груди.

Это оттого, что я остро чувствовала в наших жестах, в увядающих, багровеющих цветах в вазе, в толстом слое жизни, что мы прожили вместе, в дыхании, переходящем из одного рта в другой при разговоре, захватывающие банальность и пошлость времени, в котором всплывали забытые образы.