Мо Янь - Устал рождаться и умирать

— Глупости говорила твоя мама, — запихнул ей в рот абрикос Дяо Сяосань. И, пользуясь случаем, звонко чмокнул в ушко.

— Kiss [206] Зд. англ. поцелуй. её! Kiss! — завопили свиньи.

«Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла». Похоже, обо мне все забыли. Наверное, считают, что победитель уже определился, что я уже признал поражение. Большинство прибыли вместе с Дяо Сяосанем из Имэншань и в душе оказывают предпочтение ему. Ну вот и пришло время, мать его! Я собрался с силами, рванулся в его сторону и взлетел в воздух. Дяо Сяосань как и в первый раз проскользнул у меня под брюхом. Паршивец, это мне и нужно. Я спокойно приземлился под тоненьким деревцем, рядом с Любительницей Бабочек. То есть мы с ним поменялись местами. Передней ногой я отоварил Любительницу Бабочек по щеке, потом повалил на землю. Та пронзительно взвизгнула. Я знал, что Дяо Сяосань может повернуться и наброситься на меня, и под ударом оказывались мои большие причиндалы, самая незащищённая и самая драгоценная часть тела. Врежься он в них головой или откуси — и всё пропало. Рисковую я играл партеечку, из тех, когда обратной дороги нет. И я старательно косился краешком глаза назад, чтобы не ошибиться ни на сантиметр и ни на долю секунды. Из большого свирепо ощерившегося рта течёт кровавая пена, недобро поблёскивают глазки. «Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла». Жизнь висела на волоске. Я задрал задние ноги, опираясь передними на Любительницу Бабочек, и встал почти вертикально. И когда Дяо Сяосань, прилетел со свистом, как артиллерийский снаряд, и оказался у меня под брюхом, оставалось лишь опустить ноги, и вот я уже сижу на нём верхом. Чтобы лишить его малейшей возможности сопротивляться, яростно запускаю передние копыта в горящие свирепым огнём глаза… «Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла, мамина шляпа улетела на луну, любовь и идеалы унесла на луну». Приёмчик, конечно, жестокий, но речь о расстановке сил в целом, тут уже не до лицемерных проповедей.

Дяо Сяосань носился со мной на спине, рыская во все стороны, и наконец сумел сбросить. Из глазниц у него текла голубоватая кровь. Зажав их копытами, он катался по земле и вопил:

— Ничего не вижу!.. Ничего не вижу!..

«Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла». Свиньи умолкли, почтительно внимая. Луна взмыла высоко в небеса, соломенная шляпа упала на землю, песенка вдруг прекратилась, и лишь эхом разносились по саду пронзительные вопли Дяо Сяосаня. Боровы, поджав хвостики, разошлись по загонам, самки во главе с Любительницей Бабочек выстроились вокруг меня кружком, повернулись, заигрывая, и как одна выставили зады.

— Хозяин, — нескладно бормотали они, — любезный хозяин, мы все принадлежим вам, вы — наш великий повелитель, мы — ваши недостойные жёны, готовые стать матерями вашего потомства…

«Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла». Упавшую шляпу раздавил в лепёшку катавшийся по земле Дяо Сяосань. В голове пустота, в ушах вроде бы ещё звучат отголоски песенки, но и они в конце концов канули жемчужиной в глубины океана, и всё стало прежним, обыденным. Потоком льётся лунный свет, накатилось ощущение холода — я невольно поёжился, на коже выступили мурашки. Разве так покоряются страны? Разве так становятся вершителями судеб? Неужто мне и впрямь нужно столько самок? По правде говоря, уже совсем угас порыв спариваться с ними, но их высоко задранные зады окружали нерушимой стеной и так плотно, что не вырвешься. Вот бы улететь на крыльях ветра! Но тут прозвучал грозный глас свыше: «Ты, Царь Свиней, права отлынивать не имеешь, ровно так же, как и Дяо Сяосань не имеет права спариваться с ними. Случка — твоя священная обязанность!» «Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла». Жемчужина песенки о шляпе медленно поднималась со дна. Верно, у государя нет ничего личного, его детородный орган — тоже дело политическое. Я должен оставаться верным долгу и совокупляться. Должен выполнять свои обязанности и налаживать семя им в матки, независимо от того, красивые они или уродливые, белые или чёрные, в первый раз это у них или их уже охаживали другие хряки. Посложнее дело с выбором. Всем невмоготу, все так и горят желанием. С кем вообще спариваться или, лучше сказать, кого первой осчастливить высочайшим посещением? Казалось, крайне важно посоветоваться по этому поводу с кем-нибудь из боровов. Может, они и дали бы дельный совет, но теперь поздно. Луна вот-вот завершит свой сегодняшний обход, она нехотя исчезает на краю западных небес, и лишь половинка красноватого лика выглядывает из-за крон абрикосов. Восточный край неба уже серебристо-белый, как акулья кожа. Близится рассвет, ослепительно сверкают утренние звёзды. Твёрдым рылом я ткнул зад Любительницы Бабочек в знак того, что выбрал её объектом высочайшего посещения.

— Ах, великий владыка, — кокетливо захрюкала она. — Великий владыка, тело твоей рабы наконец дождалось этого мига…

На время я позабыл о прошлой жизни, и мне было наплевать, что ждёт дальше. Настоящий хряк, я задрал передние ноги и взгромоздил их на спину Любительницы Бабочек… «Ла-я-ла, ла-я-ла-ла-я-ла» — загремела песенка о соломенной шляпе. На фоне быстрого и насыщенного ритма выделился и вознёсся в поднебесье выразительный и сочный тенор: «Мамина шляпа улетела на луну, любовь и идеалы унесла на луну». Остальные самки, ничуть не ревнуя, ухватили друг дружку за хвостики, образовали хоровод и под песенку о шляпе закружились в танце вокруг меня и Любительницы Бабочек. Абрикосовая роща наполнилась криками птиц, разгорелась алая заря. Моя первая случка прошла без сучка и без задоринки.

Слезая с самки, я увидел Симэнь Бай. Она шла вразвалку с вёдрами корма на коромысле, опираясь на длинный половник. Собрав последние силы, я перемахнул через стену к себе в загон и стал ждать кормёжку. От запаха чёрных бобов с отрубями весь слюной изошёл. Оголодал. Над стеной показалось красное в лучах зари лицо урождённой Бай. Глаза были полны слёз, когда она проговорила, задыхаясь от охвативших чувств:

— Ах, Шестнадцатый. Цзиньлун с Цзефаном поженились, ты тоже — все стали взрослые…

В восьмом месяце стояла страшная духота и дожди поливали, будто разверзлись хляби небесные. От осенних вод канава рядом с фермой разлилась, земля разбухла, как поднявшееся тесто. Несколько десятков подтопленных абрикосов начисто сбросили листву и стояли жалкие, готовые умереть. Служившие балками в загонах стволы тополя и ивы дали длинные отростки, а стебли гаоляна, из которых были сплетены загородки, густо покрылись сероватой плесенью. Свиной навоз и моча забродили, над фермой стоял гнилой дух. Лягушки, которым самое время было готовиться к зимней спячке, снова стали спариваться, и от разносившегося вечерами с полей кваканья свиньи не могли заснуть.