Мо Янь - Устал рождаться и умирать

— Сюда, скорее сюда! — чуть ли не ликующе орал он. — Смотрите, Цзиньлун умер…

Может, он заметил меня за деревом — всё равно полностью не спрятаться, — а может, и нет. В свете луны пёстрые цветы абрикосовых деревьев так сверкали, что в глазах всё мешалось. Внезапная смерть Цзиньлуна, возможно, была первой в его жизни вестью, стоящей того, чтобы донести её людям. Рассказывать что-то деревьям он не считал нужным, а только бежал и вопил. По дороге споткнулся о кучку свиного дерьма и грохнулся носом. Я хвостиком следовал за ним. По сравнению с его неуклюжей поступью я двигался легко и быстро, как мастер боевых искусств из романов уся.

Заслышав эту весть, все стали выскакивать из помещения, лица в лунном свете казались зеленовато-жёлтыми. Цзефан уже не кричит — значит, свалился под воздействием лекарства. Баофэн прижимает к щеке смоченную в спирте ватку: её порезало осколком взорвавшейся лампочки. Ранка зажила, но еле заметный шрамик остался, как напоминание о невозможной сумятице того вечера.

Народ в смятении устремился к генераторной: кто спотыкался, кто пошатывался, кто нёсся сломя голову. Мо Янь бежал впереди всех, по дороге то и дело оборачивался и в красках расписывал увиденное. Я испытывал к этому болтуну непреодолимое отвращение, не важно, родственник он Цзиньлуну или нет. Закрыл бы он свой поганый рот! Пробежав несколько шагов, я спрятался за дерево, вырыл из земли кусок черепицы, перекусил пополам — слишком большая — зажал копытом правой передней ноги и, встав на задние ноги на высоту человеческого роста, тщательно прицелился в его сверкающее, будто покрытое тунговым маслом лицо. Потом бросил тело вперёд для инерции и метнул черепицу. Но не рассчитал и попал в лоб Инчунь.

Ну просто как в пословицах — «коль крыша в доме протекает, тут же дожди зарядят» и «больную утку хорёк и сцапает». При звуке удара я задрожал от страха, вмиг ожили воспоминания далёкого прошлого. О Инчунь, досточтимая жена моя! В тот вечер ты стала самой несчастной из людей. Один из сыновей сошёл с ума, другой умер, у дочери рана на лице, а сама ты получила от меня удар, от какого и помереть недолго!

И меня вырвался мучительный протяжный вопль. От стыда и угрызений совести я уткнулся рылом в землю, потом набросился на оставшуюся половину черепицы и разгрыз в порошок. Как в кадре из высокоскоростной съёмки в кино, изо рта Инчунь серебряной змейкой, пританцовывающей в лунном свете, вырвался печальный крик, а сама она упала на спину, словно фигурка из ваты. Не надо считать меня свиньёй, которая не разбирается в том, что такое высокоскоростная съёмка. Да в те годы режиссёром мог стать любой! Всего-то нужно — светофильтр, давай, камера наезжает, отъезжает, общий план, крупный план, смена положения, момент, когда, ударившись о лоб Инчунь, плитка крошится на осколки, они летят в разные стороны, а потом разлетаются и капельки крови. P-раз, перспектива людей с разинутыми ртами и испуганными взглядами… Инчунь лежит на земле.

— Мама! — раздался крик Баофэн. Позабыв про свою рану и скинув ватку на землю, она отбрасывает сумку, опускается на колени рядом с Инчунь и, обняв правой рукой за шею, осматривает рану на лбу. — Мама, что с тобой…

— Чьих это рук дело?! — бешено рычит Хун Тайюэ, подбежав к тому месту, откуда прилетела черепица.

Я не стал прятаться, хотя мог скрыться в любой момент. Наломал дров, хоть и с хорошими намерениями, и готов понести наказание. Хун Тайюэ бросил клич разыскать и изловить бросившего черепицу негодяя. Но он уже постарел, суставы не гнутся, нет былой ловкости. Поэтому первым, кто подсуетился и нашёл меня, был всё тот же противный Мо Янь. Проворные, как у дикого кота, движения как нельзя лучше подходили его чуть ли не болезненному любопытству.

— Вот кто это сделал! — восторженно сообщил он столпившимся за его спиной. Я не двигался и негромким горловым похрюкиванием показывал, что меня мучает совесть и я готов понести наказание. В свете луны на лицах отразилось недоумение. — Точно говорю, он! — обернулся ко всем Мо Янь. — Ещё он может ветку держать и иероглифы на земле писать, своими глазами видел!

— Дружок, — ехидно похлопал его по плечу Хун Тайюэ, — может, ты ещё видел, как он твоему отцу ножичком печатку вырезал, да ещё иероглифами в стиле чжуань? [189] Чжуань — древний стиль, который в наше время используется в основном для личных печаток.

Мо Янь, он не разбирается, что хорошо, что плохо, и хотел было и дальше чесать языком в своё оправдание, но к нему подскочил третий из братьев Сунь, этот пёс, что горазд нападать из-за спины сильного, схватил его за ухо и, поддавая под зад коленом, оттащил в сторону.

— Захлопнул бы ты клюв, приятель, каркаешь здесь только! — вполголоса прошипел он.

— Как этот хряк сумел убежать? — недовольно осведомился Хун Тайюэ. — Кто за него отвечает? Куда годится такая работа, трудодни буду снимать!

Со стороны залитой лунным светом дорожки, переваливаясь на маленьких бинтованных ножках, как исполнительница танца янгэ, [190] Янгэ (букв. «песня при посадке [риса]») — традиционный народный танец северных провинций Китая. и загребая лепестки цветов, которые усыпали всё вокруг словно тонким слоем снега, спешила Симэнь Бай. Из глубин сознания, словно мутный ил с потревоженного дна реки, поднимались воспоминания, и я чувствовал, как они раз за разом сжимают мне сердце.

— Свинью в загон! Это надо, а? Ни в какие ворота не лезет! — бушевал Хун Тайюэ и, закашлявшись, направился к генераторной.

Должно быть, беспокойство о сыне позволило упавшей без сознания Инчунь быстро прийти в себя. Она попыталась встать.

— Мамочка… — воскликнула Баофэн, одной рукой обнимая Инчунь за шею, а другой открывая сумку с лекарствами.

Хучжу без слов поняла, что нужно делать: с равнодушным выражением на лице она взяла пинцетом смоченную в спирте ватку и передала ей.

— Мой Цзиньлун… — Инчунь оттолкнула руку Баофэн и, опершись на землю, выпрямилась.

Двигалась она резко, пошатываясь, было видно, что у неё кружится голова. Но она встала и, с плачем призывая Цзиньлуна, нетвёрдой походкой побрела к генераторной.

Первой туда вошёл не Хун Тайюэ и не Инчунь, первой влетела Хучжу. Вторым был тоже не Хун Тайюэ и не Инчунь, а всё тот же Мо Янь. Хоть его и оттащил в сторону и надавал тумаков третий Сунь, подверг издевательским насмешкам Хун Тайюэ, он вырвался из железной хватки Суня и струйкой дыма припустил к генераторной. Не успела Хучжу войти, а он уже одной ногой на пороге. Я понимал, что в тот вечер самой обиженной вообще-то стала Хэцзо, а в самом затруднительном положении оказалась Хучжу. Ведь это её с Цзиньлуном утехи на кривом абрикосе привели к безумию Цзефана. Заниматься любовью в усыпанной цветами кроне дерева — дело замечательное, какая богатая должна быть сила воображения, но всё испортил этот занудный чертёнок Мо Янь. На весь Гаоми прославился своими проделками, всем надоел. А сам считал себя паинькой и полагал, что все души в нём не чают! Народ втискивался в освещённую луной генераторную, и как в тихом пруду расходятся похожие на осколки нефрита круги от прыгнувших лягушек, раздавался гул голосов. Стоило Хучжу увидеть лежащего в лунном свете Цзиньлуна и кровь у него на лбу, она дала волю чувствам и, охваченная горем, отбросила стыдливость и сдержанность — кинулась на его тело, как защищающая потомство пантера…