Ганс Леберт - Волчья шкура

— Ну погодите, мы еще с вами справимся!

— Не сомневаюсь, — отвечал матрос. — Полиция с кем только не справляется. Будь она хоть десять раз неправа. Так что пожалейте свой голос.

Инспектор изменил тактику. Он сказал:

— Возьмитесь же за ум, господин…

— Недруг! — сказал матрос. — Моя фамилия Недруг. А ваши штучки я терпеть не намерен.

— Итак, — сказал инспектор, — вчера вы весь вечер были дома. Можете вы это доказать? Нет. Но допустим, вы действительно были дома. Здесь у вас ведь довольно тихо. А дорога проходит недалеко. Если там кто-то зовет на помощь, вы должны это слышать у себя наверху.

Матрос наблюдал за ними, они оба это чувствовали.

— Послушайте, — сказал он. — В чем, собственно, дело? Вы, видать, для свинства подыскиваете свинью. Так вот, рев здесь всю ночь слышен. Ревут люди, что встречают Новый год. Я его не встречаю. Я курю свою трубку и ложусь спать. Но оказывается, я должен слышать, что они там ревут! И еще должен доказать, что я был дома, иначе явятся два свидетеля и покажут, что я и есть свинья. Весьма сожалею! У меня нет свидетелей, которые видят сквозь туман то, что им нужно. К несчастью, у меня нет даже собаки, которая облаяла бы нежеланных мне посетителей. Вы говорите, что я должен был бы слышать здесь, у себя, если на дороге кто-нибудь зовет на помощь. Неужто вы вправду думаете, что я в таком восторге от вас или считаю вас такими уж важными персонами, что день и ночь только и знаю, что прислушиваться, кто кого в Тиши отправляет на тот свет? Скажите мне, что случилось, а тогда посмотрим, смогу ли я быть вам чем-нибудь полезен. Но не пытайтесь пробовать на мне ваши штучки. Вы себя выставите в смешном свете, и только!

Инспектор осклабился, злобно и заносчиво.

— Так-так, простачком прикидываетесь? — Добавил: — Больше у меня к вам вопросов нет. — И, оборотясь к Хабихту: — Что ж, пошли!

Он повернулся, шагнул к двери, но на полпути вдруг остановился и стал смотреть на поленья возле плиты.

— Вы дрова сами колете? — спросил он.

Матрос отошел от окна и двинулся прямо на него. Он сказал:

— Да нет, я их покупаю уже наколотыми. А вам что, для дознания, может, дрова понадобились?

Инспектор зычно расхохотался. Боже упаси! Этого еще недоставало! А вот если бы он им одолжил топор, было бы отлично.

Матрос клюнул на эту удочку.

— Пожалуйста, мне не жалко, — сказал он.

А инспектор:

— У вас ведь их, наверно, несколько?

— Три, — ответил матрос.

— Мы выберем себе один, если позволите.

— Как угодно! Они у меня в сарае лежат. — И вдруг сообразил, куда они клонят, сообразил, что попался на удочку, и ощутил даже некоторое удивление — трюк этот был так безмерно глуп, что человек, полагающий, будто и глупость имеет свои границы, даже за трюк бы его не посчитал.

Сопровождаемый инспектором и Хабихтом, он вышел из дому.

— Его что, топором прикончили? — спросил он.

Инспектор искоса на него посмотрел.

— Кого?

— Ну, этого — там, возле дуба.

— Вам, значит, известно, что произошло?

— Я вижу, что там кто-то лежит на снегу.

— И вы не спустились вниз посмотреть на убитого?

— А зачем? Мне это неинтересно.

— Но откуда вы знаете, что убили мужчину?

Они все трое вдруг остановились.

А матрос:

— Почем мне знать, я просто так думаю. Женщин обычно убивают дома. — Он толкнул ногой дверь сарая. — Прошу, вон все мои топоры. Маленький, средний и боль… — Где же это большой? Его нигде не было видно.

— Ну, — сказал Хабихт, — куда ж этот стервец подевался?

А инспектор (злорадно):

— Ага!

Матрос растерянно озирается. Топор как в воду канул.

— Куда ж это я его дел, — говорит он. — Я уж давно им не пользовался. — И сколько он ни силился, не мог вспомнить, когда топор последний раз попадался ему на глаза. Он ходил взад и вперед между своих горшков, заглядывал в самые темные углы, и во рту у него вдруг пересохло, ибо он знал: если кто попал в эту машину — пиши пропало.

— Жаль! — сказал Хабихт. — Очень жаль! Нам как раз интересно было взглянуть на большой топор. Наверно, он пришелся бы точно по дырке во лбу убитого.

Матрос вскипел.

— Ищите его сами, если вы такие умные! С меня хватит этого балагана! И вообще… А, да вот же он.

Топор, пыльный, проржавевший и весь в паутине, стоял между двух бревен за ящиками и кипой древесных стружек. Хабихт опустился на колени и вытащил его.

— Да, этот бы точно подошел, — сказал инспектор. — Ваше счастье, что он в паутине. А теперь мы еще заглянем в дом, если позволите. Там и четвертый топор найдется.

Матрос, распетушившись, встал перед ним.

— Если я говорю, что у меня три топора, то четырех у меня нету! Вы хотите сделать обыск? Да? В таком случае предъявите ордер!

— Ордер?

— Ясно! А что же еще? Ордер из суда, из прокуратуры, из жандармерии! Или вы думаете, что я с луны свалился и вы можете делать со мной все, что вам вздумается?

— Не орите, господин…

— Буду орать! Я здесь на своем участке и могу орать, сколько моей душе угодно. А если вы не хотите слушать — убирайтесь подобру-поздорову! Довольно уж я говорил тихим голосом.

Инспектор наконец повернулся к двери и сказал!

— Мы еще побеседуем с вами! Идемте, Хабихт! — Он швырнул топор под ноги матросу и удалился.

Итак, на первый раз испуг миновал. Матрос, глядя им вслед, видел, как они мало-помалу растворялись в вихре снежных хлопьев, а следовательно, медленно возвращались туда, где в супе плавал тмин. Только тогда он вошел в дом и приставил лестницу к чердачному люку.

— Эй, парень! — крикнул он. — Слезай, они ушли, — И вдруг рассвирепел на того наверху, что, словно заряд динамита, лежал в сене, в то время как здесь полыхал огонь. Тот еще заставил матроса его упрашивать, но потом слез и, казалось, только сейчас проснулся.

— Жандармы? — Его вставная челюсть стучала, а сам он трясся, как телега на валунном поле.

— Понятное дело! — ответил матрос. — А кто же еще? Сегодня ночью внизу кого-то укокошили. Прошу тебя, смывайся-ка ты в свой лес. Они, конечно, опять сюда заявятся.

Арестант сделался бледнее, чем был, доказав тем самым, что бледное лицо еще нельзя считать бледным.

— Это конец! — сказал он. — Теперь они приведут ищеек.

Матрос вскипел.

— Конец! — прошипел он. — Чему конец? Твоей так называемой свободе! Верно? Иди ты знаешь куда с этой свободой!

— Псы! — сказал арестант. — Они затравят меня!

А матрос:

— Ты погляди, снегу-то сколько навалило!

Арестант в ответ:

— Они и под снегом сыщут мои следы.

А матрос:

— Если у тебя ноги так воняют… — Ворча что-то себе под нос, он убрал лестницу. — Если у тебя ноги так воняют, ходи на голове! Хоть раз в жизни она на что-нибудь сгодится. А теперь выметайся отсюда!

Арестант — руки у него висели как плети, а колени подгибались — помедлил между дверью в комнату и наружной дверью. Уже выброшенный из тепла, он еще не решался совершить прыжок в холод. То мистическое, что мерцало вкруг него (словно небо, отраженное в темной воде), даже «звериная шкура», все с него спало: нагой и отупевший, стоял он там перед взором зимы.