Себастьян Фолкс - И пели птицы...

Стивен Рейсфорд заселял свое тело заново, клетку за клеткой, и медленное продвижение на очередной дюйм вперед приносило и новую боль, и застарелое ощущение того, что значит быть живым. Койка, на которой он лежал, не была застелена, зато его почти с головой накрывала грубовато-уютная старая льняная простынка, ставшая в результате многочисленных стирок и дезинфекций немыслимо мягкой.

Каждый вечер боль в руке и шее усиливалась, однако невыносимой он ее не назвал бы, и уж во всяком случае она не мучила его так, как раненого, занимавшего соседнюю койку и, по всему судя, видевшего боль воочию: видевшего, как она склоняется над ним. Хирург, что ни день, отсекал новый кусок его тела, пытаясь обогнать гангрену и всякий раз отрезая меньше, чем следовало. Когда раненому меняли повязки, из тела его вырывалась, словно какой-то вселившийся в него победительный дух, струя жидкости. Он лежал рядом со Стивеном, заживо разлагаясь, с каждым днем все больше напоминая тех, кто повисал на колючей проволоке и менял цвет с красного на черный, пока не осыпался гнилыми спорами на землю.

Однажды утром на другом конце палаты появился молодой солдат лет девятнадцати с заклеенными кусочками бурой бумаги глазами. На шее у него висела карточка с личными сведениями, которую главный врач госпиталя, вспыльчивый мужчина в белом халате, внимательно прочитал, после чего вызвал себе в помощь медицинскую сестру, молодую, от силы двадцатилетнюю англичанку.

Вдвоем они начали раздевать солдата, явно вот уж месяц не мывшегося. Сапоги его словно приклеились к ногам. Стивен наблюдал за ними, гадая, почему медики не позаботились отгородиться от палаты ширмой. Ранее он произвел подсчеты и установил, что перед своим прибытием сюда не снимал носки ровно двадцать два дня.

Когда сапоги удалось наконец стянуть, палату наполнил такой смрад, что сестру вырвало в каменную раковину, соседствовавшую с койкой. Стивен слышал, как главврач кричит на нее.

Они сняли с юноши одежду, но когда черед дошел до белья, главврачу пришлось резать его скальпелем. В конце концов юноша остался стоять перед ними голышом, если не считать бумажек на глазах. Верхний слой его кожи исчез, уцелели только полоски — там, где ее защитили портупея и поясной ремень.

Юноша попытался закричать. Рот его раскрылся, жилы на шее напряглись, однако из поврежденной гортани не вырвалось ни единого звука.

Главврач отлепил бумажки от глаз. Щеки и лоб юноши отливали фиалковой синевой. Из глаз сочился гной, как при остром конъюнктивите. Их промыли с помощью резиновой спринцовки, в которую сестра набрала какой-то лекарственный раствор. Тело немого юноши напряглось и одеревенело. Медики попытались смыть с него грязь и копоть, но он уворачивался и от мыла, и от воды.

— Нам необходимо вас помыть, молодой человек. Стойте спокойно, — сказал главврач.

Они провели юношу через палату, и, когда оказались вблизи Стивена, тот увидел, что тело его покрыто узором ожогов. На нежной коже подмышек, на внутренней поверхности бедер выросли и уже полопались огромные волдыри. Дышал он короткими рывками. Его уговорили прилечь на койку, но, едва коснувшись простыни, тело юноши изогнулось дугой. Терпение врача лопнуло, и он, надавив ладонями на грудь обожженного солдата, принудил его лечь. Солдат распахнул рот в беззвучном протесте, с губ его полетела желтоватая пена.

Врач ушел, оставив сестру сооружать над койкой юноши самодельное подобие деревянной палатки, поверх которой она набросила ткань. После этого она все-таки принесла в палату ширмы и отгородила юношу от других раненых.

Позже Стивен мысленно отметил, что она спокойно обрабатывает раны его соседа и даже корит того за крики, но, выходя из-за ширм, всякий раз сокрушенно заламывает руки — буквально заламывает, Стивен такого жеста никогда прежде не видел.

Однажды он поймал ее взгляд, улыбнулся, надеясь успокоить. Его-то раны заживали быстро и уже почти не болели. Когда врач пришел его осмотреть, Стивен спросил, что случилось с юношей. Оказалось, что довольно далеко от передовой он попал в облако газа и, ослепленный хлором, вломился в подожженный снарядом дом.

— Глупый мальчишка не натянул вовремя противогаз, — сказал главврач. — Учат их, учат.

— Он умрет?

— Скорее всего. Газ повредил печень. В организме уже начались необратимые изменения.

Шли дни, и Стивен заметил, что, приближаясь к ширмам, за которыми лежал отравленный газом юноша, сестра неизменно замедляет шаг, а глаза ее наполняются предчувствием жуткого зрелища. Глаза были синими, волосы, убранные под накрахмаленную шапочку, светлыми. У самых ширм она почти останавливалась, затем набирала воздуха в грудь и решительно приподнимала плечи.

На третье утро юноша обрел голос. И начал молить о смерти.

Сестра немного раздвинула ширмы, и потому Стивен видел, как она с великой осторожностью приподняла палатку над обожженным телом, повернулась и уложила ее на пол. Потом осмотрела тело, прикасаться к которому было запрещено, взгляд ее перешел от сочащихся глаз к щекам, шее, сожженной груди, паху и подрагивавшим ногам. И бессильно развела руки в жесте материнской любви, как будто это могло утешить несчастного.

Он ничем ей не ответил. Сестра взяла со столика у койки бутылку с маслом, склонилась над раненым. Тихо вылила немного масла ему на грудь, и юноша тонко, как животное, завизжал. Сестра отступила на шаг и подняла лицо к небесам.

Назавтра Стивен увидел, проснувшись, что юноша исчез. К вечеру он не вернулся, на следующий день тоже. Стивен решил, что молитвы несчастного услышаны. Когда пришла, чтобы сделать перевязку, сестра, он спросил у нее, куда подевался юноша.

— Он в ванне, — ответила сестра. — Мы поместили его на сутки в коллоидный раствор соли.

— И он лежит на дне ванны? — не поверив, спросил Стивен.

— Нет, в парусиновой люльке.

— Понятно. Надеюсь, он скоро умрет.

После полудня Стивен услышал в коридоре какую-то беготню, потом голос главврача, кричавший:

— Вынимайте его, вынимайте!

В палату внесли воющий сверток из сочившихся влагой одеял. Всю ночь в юноше удавалось поддерживать жизнь. На следующий день он затих, под вечер медицинские сестры попытались вернуть его в люльку, чтобы опять погрузить в ванну. Руки и ноги юноши свисали по сторонам. Он лежал неподвижно, весь в клочьях сожженной кожи. В пораженных легких что-то хрипело: когда его опускали в каменную ванну, на губах снова выступила желтая пена, придушив крик протеста.

В ту ночь Стивен тоже молился о его смерти. А утром увидел сестру — бледная, потрясенная, она направлялась к нему. Стивен поднял на нее вопросительный взгляд. Она утвердительно кивнула и вдруг залилась слезами.