Юрий Горюхин - Канцелярский клей Августа Мёбиуса

Мальчик взял грубо выструганного из просаленного куска дерева уродливого человечка, повертел его и, чтобы не расстроить Захара, изобразил легкое любопытство.

— Спасибо, Захар, ты очень добрый.

— Мальчик, ты же знаешь, Байрам заболел, его унесли лечиться, и я теперь один, а ты уже почти вырос, у тебя вон усики уже пробиваются, я тоже раньше таким был, сейчас вот только немного другой стал.

Мальчик погладил деревянного человечка, и длинная заноза больно воткнулась ему в ладонь:

— Проклятье!

— Мальчик, давай жить вместе, а? Я тебе помогу занять место на нарах и еще чего-нибудь, да и вообще, а?

Мальчик вытащил зубами занозу, немного отсосал из ранки кровь и сплюнул.

— Захар, я не люблю тебя.

— Ну и что что не любишь, сейчас не любишь, потом полюбишь, да и где ты видел эту любовь? Ее и нет, может быть, вовсе, хотя, конечно… Ну, смотри, гад, я тебе припомню, гад! Ты еще погниешь в карцере, сопляк!

Чтобы меньше утомляться от горячего и несвежего шепота Захара, Мальчик незаметно отодвинулся от него и прижался спиной к стенке, а Захар разнервничался, вырвал у Мальчика из рук деревянного человечка, сунул в карман, сделал свирепое лицо, хотел что-нибудь еще сказать Мальчику или просто ударить, но неожиданно для себя пополз из-под нар. Захар стал цепляться за перекладины, царапать ногтями доски, ощупывать толстыми пальцами трещинки в полу и чуть не ухватил вовремя отдернутую руку Мальчика, но ничто не могло остановить его равномерного поступательного движения.

— Ну, сейчас я там кому-то! Ох, ну сейчас я там кому-то! Я сказал, сейчас я там кому-то! Я за себя не отвечаю там!.. А я чего? — я ничего… я так… я и не собирался вовсе… я просто спросил и все…

Джим сграбастал в охапку и сердито швырнул Захара через обеденный стол. Захар, размахивая в воздухе руками и ногами, пролетел половину камеры и воткнулся головой в мягкий живот Бешеного, после этого Бешеный захрипел и забулькал, а Захар обнял его и потряс за плечи:

— Хорошо тебе, Бешеный, никто тебя не обижает, лежишь себе и лежишь.

Мальчик напрягся и настороженно посмотрел на угрюмого Джима. Но Джим только слегка придавил Мальчика чернотой своих зрачков, молча развернулся и ушел к просторной лежанке на втором ярусе под вентиляционной решеткой — заветной мечте каждого честолюбивого камерника, а может быть, и не каждого.

Мальчик тепло и уютно свернулся калачиком, хотел было подремать, но передумал и заскучал. Чтобы как-то развлечься, Мальчик долго отламывал от доски над головой тонкую щепку, потом грыз ее, пытаясь распознать невнятный вкус пыльного дерева, потом он посмотрел под ноги на старого Мосла и решил, что, пожалуй, того можно пригласить побеседовать. Мальчик нежно почесал большим пальцем правой ноги шершавый пергамент лысины похрапывающего Мосла:

— Мосол, а, Мосол?

— У?

— Мосол, откуда берутся люди?

— Чего?

Мосол тяжело открыл глаза, повернул голову к Мальчику и, не скрывая досады, посмотрел на свое бывшее место. Мальчик перехватил его слезящийся взгляд и немного пожалел:

— Да, Мосол, время идет, и сил нет, скоро следующий подросток переместит тебя еще ближе к отхожему месту, а там чуть-чуть — и дружеские объятия Бешеного.

— Чего надо?

— Мосол, почему такая несообразность жизни: смерть проста, банальна, и она у всех на виду — драки, болезни, уж извини, старость, а появление человека на свет туманно и невразумительно?

— Ты не по времени задаешь глубокие вопросы, Мальчик. Ты сам-то хоть что-нибудь помнишь?

— Помню немного: сначала что-то мутное, потом я был в камере, где у меня выпали и заново выросли зубы, потом в подростковой камере, пока не стали появляться волосы под мышками и на лобке, потом здесь.

— Примерно так все и вспоминают.

Мосол взял глубокую паузу, вложил ресницы в ресницы и задышал ровно и ритмично. Мальчик вежливо ждал ответа Мосла, полагая, что тот долго раздумывает, подбирая значительные слова, но Мосол вдруг протяжно свистнул и трубно захрапел. Мальчик обиделся и гневно пнул пяткой Мосла по загривку.

— Ты что, Мосол, уснул?!

— Эх, Мальчик, Мальчик! Ты. помнишь только свои детские камеры, а на самом деле существует камера, где живут специальные люди, у которых время от времени растут огромные животы, потом животы разрываются, и оттуда выходят маленькие человечки и начинают расти, пока не станут большими. А стражники сразу выходят большими, потому что они маленькими не бывают.

— И откуда ты это все знаешь, Мосол?

— Мальчик, когда ты станешь взрослым, сильным, умным, переместишься по нарам на лучшее место, занимаемое сейчас Джимом, и все будут бояться и слушаться тебя, а потом ты постареешь, станешь дряхлым, немощным маразматиком, которого подростки с пустыми головками на плечах загоняют к толчку, тогда ты успеешь многое понять и узнать, и ничто не будет для тебя тайной.

— Мосол, не заставляй меня слушать в очередной раз твою слезливую историю о тяжелом карабканье по иерархии заплесневелых нар вверх и стремительном скатывании в обратном направлении.

— Так уж и стремительном.

Мосол устал разговаривать, положил квадратный подбородок на большой, но ничего уже не значащий кулак, пустил тоненькую ниточку слюны из уголка рта и опять заснул.

Мальчик перевернулся на живот, поплевал на щепку и стал рисовать на полу предметы общего обихода камеры номер восемь. Когда Мальчик заканчивал рисовать обеденный стол, бесшумная тень Шрама мягко легла на рисунок:

— Твоя кривая лавка, Мальчик, уже высохла и вот-вот исчезнет.

— Меня это не расстраивает, — состояние творчества важнее результата.

Шрам присел на корточки, и между ним и Мальчиком, наверно, возник бы какой-нибудь разговор, но в это время посреди камеры завязалась веселая возня с телом безропотного Бешеного.

Сначала Прокл оттягивал щеки Бешеного длинными пальцами в различные стороны, заставляя того гримасничать в такт писклявым вопросам сожителя Прокла, голубоглазого Тироля, потом сплоченная группа Лахмоса оттеснила их и, подняв Бешеного на ноги, стала прохаживаться с ним по камере, время от времени приплясывая и дружно падая под общий свист и хохот, затем Бешеный стал кувыркаться, стоять на голове, щекотать холодеющими пальцами спящих камерников и делать другие шалости, нашептываемые прозрачной фантазией бывших друзей.

Мальчик свистнул два раза и один раз хлопнул в ладоши, конечно, не так сильно, как Жмых или Стероид, но достаточно для легкой усмешки Шрама.

— Забавно, не правда ли, Мальчик?

— Что забавно?

— То, что все те, кого Бешеный унижал и обижал при жизни, не помнят зла и прощаются с покойным нежно и с добрым юмором.

— Шрам, все хотел спросить тебя: почему ты так часто сидишь в карцере, ты как будто специально стремишься туда?