Алексей Филиппенков - Воронка

Мне жаль, что я не смогу увидеть, как вырастет наша дочь, но ты пообещай мне, что обязательно воспитаешь в ней уважение к людям, которым ты полна сама. Моя родная, поцелуй за меня нашу малышку и знай, что вы обе для меня – целая жизнь.

С вечной любовью и преданностью, твой любящий муж, Йозеф ».

Вернер резко побледнел. Он чувствовал, как почва уходит у него из под ног. Гром и молния, ударившие в метре не вызвали бы у него столь эмоциональной реакции, как прочитанные строки. Он почувствовал резкий жар. «Не хочу… нет… уже поздно… поздно отказываться». – Подсознание кричало в бешенстве и разрывалось. Ночное пребывание в парке, среди деревьев и тишины вызвало у Вернера острый приступ страха. За каждым деревом ему начали чудиться змеиные взгляды, а голоса, зовущие с собой в страну, где живут все те, кто когда-то записывался на фронт, становились все громче. Приступ паники охватил юношу и, сорвавшись с места, Вернер во всю опору побежал домой. Паническая атака была столь ужасной, что всю дорогу чувствовалось ощущение чьего-то преследования. Вернер добежал до Кроненштрассе, свернул на следующую улицу, где оставалось всего несколько сотен метров до родного дома. Чей-то пристальный взгляд по-прежнему гнался за ним. Он перешел на ходьбу и, запыхавшись, оглядывался назад. Темная ночная улица была безлюдна. За деревом через дорогу, в мрачной черноте ночи воображение Вернера рисовало призрачные силуэты, идущие ему вслед и следящие за каждым его шагом. Казалось, что прямо сейчас огромная тень покажет свои очертания на стене дома и схватит его, утащит куда-то в глубины его страхов, где полусгнившие раненые просят его о помощи, тянут к нему свои изуродованные руки. Они окружают его со всех сторон, и нет пути назад. Он зажат в углу, ему нет выхода из этого кошмара. Они умоляют. Предприняв последний рывок, Вернер пересек улицу и добежал до дома.

Вернер быстро умылся, зашел в свою комнату и первым же делом зашторил окна. Вдруг та женщина была предупреждением судьбы, и сейчас ее призрачное видение стоит где-то под его окнами и заливается загробным смехом. Вернер старался не думать обо всем этом, но поток мыслей в голове только начинал набирать ход. Подсознание издевалось над ним. Оно дерзко вызывало его на откровенный разговор с самим собой.

«Господи, что я наделал? Меня убьют… Я буду лежать в затхлом и забытом богом подвале. Прежде чем сделать этот жест мужества, я должен был вспомнить, что я – неудачник, который всегда влипал в дерьмо, даже когда его не было под ногами. Забыл, что удача давно отвернулась от меня. Я не вернусь домой… Боже, нет, я не смогу. Я буду ранен и потеряю память и останусь в другой стране, в чужом мире. А что, если завтра война закончится? Какой же я был дурак, наивный болван, думающий, что облегчил этим решением себе жизнь. Но я не думал, что это будет настолько трудно.

Ты думал, что поставив галочку и став добровольцем, тебя начнут уважать? Да, признайся себе, ты этого хотел. Агнет… ведь ее реакция была так важна для тебя. Ты надеялся, что увидев в коридорах университета добровольца, она с гордостью посмотрит в твою сторону. Но она даже не узнала о твоем поступке… Тебе было плевать на родителей. Как они будут жить, если тебя не станет? Ты готов в жертву собственных фантазий принести все вокруг, чтобы окружающие сравнивали тебя с героями романов. Чтобы никто не забывал, какой ты смелый и отважный. Тебе хотелось стать вторым Эдмоном Дантесом? Или пережить триумф Александра Македонского? Да, ты жаждал этого, ты вдыхал их тяжелые судьбы, полагая, что это красиво и поэтично увяжется с твоей судьбой. Ты видел себя в любой ситуации героем, за которым последуют люди. Но ты забыл о том, что твоя жизнь реальна, а не написана кем-то на страницах.

А может… это и к лучшему. Может быть, если меня подстрелят где-нибудь в поле, остальные заживут счастливо. И не будет того микроба Гольца, который так всем досаждает. Но почему все вышло именно так? Разве я тот, кого можно ненавидеть? Неужели есть во мне те качества, что так заставляют людей рассыпать в меня град оскорблений и упреков. Ведь не могут десятки, а то и сотни людей без всякой причины относиться к тебе плохо. У меня столько ненавистников, что я всех и не запомню. Так хочется взглянуть на них и улыбнуться им с искренним сердцем, но я знаю, что они никогда не улыбнутся мне в ответ.

Да, ты сам во всем виноват. Ты – размазня, который заслужил эти укоры. Ты позволил всем вокруг тыкать в тебя пальцем и называть неудачником. Ты безмолвствовал, когда в тебя бросали камни. Ты хихикал, когда они дразнили тебя. Ты молчал, когда они так поступали, чем выражал согласие.

Я молчал…

Недаром Хайнц размозжил тебе нос. А ты даже не смог дать отпора, предоставив волю эмоциям и пораженческим мыслям. А если в следующий раз это будет не Хайнц, а вооруженный до зубов противник в рукопашной, что ты будешь делать? Смерть тебя ждет… смерть.

Больно. Моя жизнь – ничто. Она – надуманный пепел в огромном мире людских ощущений. И, возможно, оно и к лучшему. Если мне суждено отправиться туда, где навеки замирают сердца, то я принимаю это. Жизнь, она становится такой драгоценной, когда ощущаешь ее отдаление. Но, если в книге судеб у Господа я буду жить, значит, мне нечего бояться. Но мне все равно страшно».

Вернер отвернулся к стене, укрывшись с головой одеялом. Из его красных глаз медленно стекали слезы разочарования в самом себе. Никогда раньше он не задумывался о том, как он прожил свои годы. Их было восемнадцать! И наступил не крутой поворот в стихии его мировоззрения, а жизнь завела его в глухой и бесповоротный тупик, из которого, как ему казалось, нет возврата. Слезы прозрачными каплями падали на подушку, оставляя мокрый след. Лишь необдуманный поступок заставил его переоценить многое в себе. Он впервые в жизни начал осознавать непутевость собственной жизни. Годы он потратил на мысли о мечтах, вместо того, чтобы найти в себе мужество сделать хотя бы один шаг к достижению своей мечты. Никто не поймет и не увидит его чувств. Он закрыл глаза и уснул в надежде никогда не просыпаться.

На календаре было 1 апреля. До битвы на Сомме оставалось три месяца.

Через несколько дней, поздним апрельским вечером 1916 года, Вернер Гольц вышел из дома, в надежде когда-нибудь в него вернуться. Он преданно оглянулся вслед кирпичному строению и под покровом темноты отправился на вокзал, стараясь больше не оборачиваться и не давать волю эмоциям.

В течение всего дня Вернер приводил в порядок домашнюю сторону своей жизни. С утра он в последний раз заправил кровать, которую никогда прежде не заправлял с таким трепетом и желанием. На него неожиданно напало маниакальное чувство чистоплотности. Ему хотелось, чтобы комната была идеально убрана в его отсутствие. Рубашки в шкафу, извечно валявшиеся как попало, теперь были проглажены и пунктуально развешаны по цветам. Все книги с письменного стола он отнес в отцовскую библиотеку и расставил все произведения в алфавитном порядке, предварительно подклеив места, где имелись разрывы. Самостоятельно вымыв в комнате полы, протерев пыль, Вернер был доволен тем порядком, в котором пребывало его обиталище. Позже со всей ответственностью собрал узелок, в котором было только самое необходимое, что могло ему понадобиться на войне. Родители не знали точного дня его ухода. Ему не хотелось, чтобы они провожали его до вокзала, а поэтому не предупредил их. Он оставил записку на столе, в которой сообщил, что уехал и попросил прощения за этот побег.