Ян Войк - Изнанка

– Саша! Сашенька! – он скрёб пальцами, стоптанную землю, в кровь стирая пальцы и обдирая ногти, но ничего не чувствовал. Она ушла.

Только через минуту Андрей поднял голову и осмотрелся. Вокруг него по-прежнему шёл бой. Защитники посёлка, отстреливаясь на ходу, отбегали прочь от стены, которую уже почти полностью поглотила шевелящаяся темнота. Пулемёт смолк, похоже, тьма всё-таки добралась до него. С оглушительным треском рухнула ещё одна вышка, и погас прожектор.

Сам Милавин лежал на узком языке открытого пространства, который темнота обступала, будто специально оставляя ему путь к спасению. Олега рядом не было. Только его дробовик валялся неподалёку.

Андрей поднялся на ноги. Мысли и осколки воспоминаний метались в голове, сталкиваясь друг с другом.

«Сашка это и есть Пожиратель Душ… Ей плохо там, в темноте. Он ведь боится темноты, помнишь… Она узнала и отпустила меня… Ты видишь, там темнота. Они все в темноте… Он нашёл Сашку, теперь надо вытащить её отсюда… Ты должен принести ей свет… Свет! Пожиратель не боится пуль, зато боится света… Зло это когда не осталось добра, а тьма это когда нет света…»

Милавин сорвался с места и сломя голову бросился обратно в гараж, где они с Иваном ночевали. Вклинился в толпу отступающих защитников, локтями и коленями прокладывая себе дорогу. Вырвался на свободное пространство и побежал мимо ряда плотно прижавшихся друг к другу гаражей. Вот нужные ворота. Они открыты. Андрей буквально влетел внутрь, щёлкнул выключателем, под потолком вспыхнула лампочка без абажура.

Рюкзак Ивана стоял на прежнем месте, около раскладушки. Милавин открыл верхний клапан, растянул фиксирующий шнурок и перевернул рюкзак, высыпая содержимое на пол. Среди консервов, тёплых вещей и пластиковых бутылок с водой, он почти сразу нашёл то, что было нужно. Фонарь-грибок с дужкой рукояти сверху. Андрей схватил его и повернулся к выходу, в воротах стоял Иван.

– Живой! – радостно выдохнул Поводырь. – Молодчина! Давай за мной.

Он схватил его за плечо и потащил за собой.

– Подожди, Иван, – Милавин вырвался. – Не туда!

– Туда-туда! Нет времени! Геннадий собирает всех в цехе, запрёмся изнутри и попробуем отбиться.

– Это не поможет! Вспомни Богомольцев!

Поводырь смерил его быстрым коротким взглядом.

– Что ты предлагаешь?

– Это Сашка! Пожиратель Душ – это Сашка! Я должен её спасти.

– Как?

– Против тьмы нужен свет! Не пули, а свет! – Андрей показал ему фонарь.

– И?!

Милавин нервно облизнул вдруг пересохшие губы, как-то не привык он командовать на поле боя.

– Пусть все уходят в цех, как собирались. Ты тоже! – Иван уже было открыл рот, но Милавин не дал ему сказать. – Я останусь и попробую остановить её.

– Фонарём?

– Да.

– Ты точно знаешь, что делаешь?

– Нет. Но… я попробую.

Секунду Поводырь смотрел на него, потом кивнул.

– Хорошо. Давай!

Они выскочили из гаража вместе, но Иван свернул направо в сторону ремонтного цеха, куда Геннадий, стоя в воротах, через рупор созывал оставшихся защитников, а Андрей – налево. Туда, где шевелилась, неотвратимо наползая, живая темнота.

Милавин остановился всего в двух шагах от колышущейся стены мрака.

– Ну, давай. Давай! – прошептал он.

Однако темнота расступилась. Она оставляла ему свободный коридор, не желая трогать.

– Ладно, я сам! – вздохнул Андрей и прыгнул вперёд.

То же ледяное покрывало, что в прошлый раз, обволокло его. Ему казалось, что он готов к этому. Но к такому было невозможно подготовиться. Снова в груди скукожился крохотный огонёк, из последних сил поддерживающий в нём жизнь. Милавин упал на колени и на секунду зажмурился от боли, а когда открыл глаза, Сашка уже была рядом. Он не стал ничего говорить. В голове крутилась всего одна фраза: «Свет да одолеет тьму…»

Вроде бы это было в Священном писании, но Андрей никогда не читал библию, и фразу эту, скорее всего, услышал в каком-нибудь голливудском ужастике.

«Свет да одолеет тьму… Свет да одолеет тьму… Свет да одолеет тьму…»

На этот раз Сашка не узнала его, наверное, потому что он молчал. А глаза её были залиты мраком. Она протянула руку к его груди, и тогда Андрей повернул крышку фонаря и рванул вверх. Вспыхнувший свет, озарил всё вокруг. Лицо девочки перекосило от боли, она шарахнулась в сторону, но Милавин сгрёб её в охапку левой рукой, прижав к себе, а правую – с фонарём – высоко вскинул над головой.

– Свет да одолеет тьму!!!

Сашка несколько раз судорожно дёрнулась в его объятьях и вдруг обмякла, а в следующий момент жирные хлопья шевелящегося мрака растворились в воздухе. Просто исчезли, как будто их и не было. Вокруг снова была обычная пасмурная ночь, лишённая света звёзд и луны.

– Сашенька, – Андрей поставил фонарь перед собой и перевернул тело девочки, бережно держа её двумя руками. Голова её безвольно откинулась назад, глаза были закрыты. С замиранием сердца он наклонился и поднёс ухо к её губам. Она дышала ровно и глубоко. Девочка спала. Милавин убрал со лба локон волос и поцеловал её. Осторожно пальцем приподнял левое веко. Голубые… Её глаза снова были голубыми.

К нему подбежал Иван, что-то говорил, хлопал по плечу, но Андрей не слушал его. Он поднял на руки свою дочь и понёс обратно в гараж. Кругом стояли люди, они переговаривались, окликали друг друга, показывали на него руками, но всё это было не важно. Сашка чуть повернула голову во сне и прижалась щекой к его груди.

Уже перед входом в гараж в его сознание ворвался крик механика.

– Борисыч! Ты живой!!!

Андрей обернулся. Доктора под руки тащили двое мужчин. Левая нога у него была неестественно вывернута в колене.

– Живой! Хоть и частями, – откликнулся тот, пыхтя от боли.

– Дай обниму!

– Тихо ты! Последние кости переломаешь!

– Жив, курилка!

– Не курю, – сплюнул Николай Борисович. – И тебе, дураку, не советую.

Андрей отнёс девочку на лежанку в гараже. Сашка оказалась босой, и ноги у неё были чёрными от грязи, Милавин вымыл их, причесал спутавшиеся волосы, они отросли, но не так сильно, как на стороне живых, только лишь по плечи. Его дочь выглядела так, как будто прошёл всего месяц после того падения с яблони. Наверное, подумал он, именно тогда Сашка окончательно ушла на Изнанку. Девочка спала тихо и спокойно, лицо её вовсе не было болезненно бледным или измождённым. Милавин укрыл дочь пледом, взял её руку в свои и, мягко целуя каждый пальчик, просто смотрел, как она спит. Он от души наслаждался тем уютным безграничным теплом в собственной груди, которое поселилось там давным-давно, когда он впервые убаюкал дочь у себя на руках, и которое уже начал забывать в последние полтора года.