Виталий Мелик-Карамов - Почему у собаки чау-чау синий язык

В списках лауреатов всех возможных научных премий я его фамилию в дальнейшем не встречал, из чего можно сделать два вывода: либо он эмигрировал, либо был страшно засекречен. Я бы его засекретил уже в дошкольном возрасте.

Вундеркинд подпрыгнул и плюхнулся прямо на верхушку замка. Не обращая внимания на стонущую Наташу, я скатил его ногой с вершины песчаного холмика – все, что осталось от замка – в ров, наполненный водой, а точнее теперь в канаву с серой жижицей, и пошел смотреть, как складываются дела у моего товарища.

Я подсел к ним в тот момент, когда, потеряв всякую выдержку, Саша, как и его партнеры, тоже начал играть только мизеры в надежде как можно скорее закончить сегодняшние заработки, но умудрился раза три пролететь с двумя взятками. Игровой бог не прощает спешку в таком важном деле.

Несмотря на глупые Сашины мизеры, он все же оставался в большом плюсе. Гиви, владелец самых больших часов, радушно, будто ему приятно оказать моему другу небольшую материальную помощь, протянул Саше деньги. Что такое играть «по десять», то есть копеек, за вист, он теперь понимал. Зегаль деловито пересчитал трешки и пятерки, всего набралось около двадцати пяти рублей, и незаметно мне подмигнул. Прощаясь с представителями тогда братской Грузии, он уточнил: «Завтра в это же время?» – «В это же время, дорогой!» – сказал Гиви, бросая взгляды-молнии под соседний зонт, где Андрюшина мама складывала сумки, собираясь к обеду.

Вечером перед закатом мы катались по Пярну на велосипедах, одолжив их у Гиви и Гоги, а Гочи отдал свой Лёне. Чистенькие улицы Пярну мы изучили настолько хорошо, что после ресторана уже не Лёня и Наташа нас провожали, а мы их сопровождали на окраину курортного района – они жили ближе к затону, куда впадала речка Пярну, делящая город на курортный и промышленный. На другой стороне расположились судоверфь с рыбозаводом. Излишне говорить, что вокруг центра и пляжа квартиры стоили дороже. Непонятно, почему наш хозяин сдал нам комнату за такие умеренные деньги. Кто знает, чем он руководствовался? Может, он таким образом замаливал грехи перед советской властью? Тогда он явно поторопился, оставалось всего лишь двадцать лет до ее конца. Кстати, нашего хозяина я видел всего лишь раз, когда мы сняли комнату, предусмотрительно заплатив заранее. Уезжая, мы положили ключ под половик, лежащий перед дверью хозяина, именно оттуда он его и достал, чтобы открыть наше временное пристанище.

Мы возвращались к себе, гоняя на велике посреди мостовой и прорезая насквозь спящий город. Мы ощущали себя его хозяевами, во всяком случае до тех пор, пока грузинам не надоест играть в карты.

– С моих доходов, – сказал, подъезжая ко мне, Саша, – мы еще можем отложить денег, чтобы съездить зимой в Ригу. Ты поедешь в Ригу?

– Спрашиваешь. – Я даже не задумался: почему в Ригу?

– Может, стихи написать? Анна-Луиза, наверное, уже скоро отправится домой.

– И тогда она будет совсем рядом с нами, – и я протянул руку в сторону моря.

– Сплаваем? – предложил мой соавтор.

– По-быстрому, туда и обратно?

– Конечно, чтобы в институте не узнали.

Саша остановил велосипед и, задрав голову к ночному небосводу, оставался некоторое время в такой позе: «Я завтра напишу стихи и пошлю их Анне-Луизе, как неопубликованные строки Есенина!»

Я не стал напоминать про сложности с Северянином. Саша не любил, когда ему указывали на его промашки. Тем более день вышел исключительно удачный.

– Причем напишешь, чтобы было правдоподобно, на старой бумаге. Я тебе ее сделаю, – пообещал я.

Саша пожал мне руку.

Сделать старую бумагу из новой совсем нетрудно. Зимой я сдавал проект города на сорок тысяч жителей, положив его на якобы старинную карту. На ней я изобразил старинные гербы и даже нарисовал по краям подрамника соответствующую рамку. Я «отмыл» натянутую на подрамник бумагу несколькими слоями марганцовки и чая. Потом проделал над «пергаментом» целый ряд манипуляций: жег на нем этил, хватал жирными пальцами и капал на него стеарином со свечки. Но самое главное – перед тем как натянуть ватман на подрамник, я долго мял лист по сгибам. На изготовление этой подделки у меня ушло столько сил и времени, что сам проект был выполнен на скорую руку прямо перед сдачей. Каждый желающий мог полюбоваться на мое произведение и на тройку с минусом, который был прочерчен по всему метровому подрамнику – от дующего во все щеки в верхнем левом углу толстолицего ангела, изображающего господствующее направление ветров, до сложнейшего рисунка, обозначающего части света и румбы. Такого длинного минуса в институте, наверное, еще никто не имел. Зато я приобрел навыки по изготовлению фальшивых манускриптов.

– Я напишу такие стихи, – проникновенно сказал мой соавтор, – что Есенин еще скажет мне спасибо.

– Где это он тебе скажет? – подозрительно спросил я.

– Встретимся же когда-нибудь! – трагически сказал Саша.

– А встретиться с редактором на телевидении и показать ему написанный сценарий ты не хочешь?

– Напишем, сейчас времени нет. Закончим делать деньги и тут же сядем за стол.

…Открыть глаза меня заставил дятел, нагло стучавший по сосне прямо над головой, хотя казалось, что долбит он прямо в голове. Судя по задору, с которым он колотил по дереву, создавалось впечатление, что дятел задумал не достать личинку из-под коры, что ему назначено природой, а повалить ствол. Лучи рыжего солнца продирались сквозь парк, превращая его в декорацию из старого американского фильма «Большой вальс» в том самом эпизоде, когда Штраус, возвращаясь через Венский лес после ночного гулянья, придумывает знаменитую мелодию «Сказок Венского леса».

Для творчества необходимо такое сочетание моментов, какие были в фильме. Один почтовый рожок чего стоил. Это не дятел, который долбит без остановки. Оказывается, мы заснули на скамейке в парке, не дотянув до дома метров двадцать.

Следующие четыре дня отличались от уже описанного лишь в мелких, потому и несущественных деталях. Мы уже не позволяли себе такого загула, что на радостях устроили в первый вечер, а мирно отсиживали в «Балтике», постоянно прикидывая предстоящие доходы. Страсть к наживе убивает в человеке все лучшее, если оно у него есть. Саша уже не жалел, что оставил в Москве Анну-Луизу. Наоборот, он переживал, что наш визит в Пярну оказался таким поздним. Сколько вистов прошло мимо из-за того, что заработки начались не с приезда грузин, а ближе к их отъезду. Песочные замки я уже не строил, а валялся, пока шла игра, между картежниками и Андрюшиной мамой, разглядывая по очереди то ее роскошный профиль, то озабоченное лицо моего соавтора. После традиционного обеда в «Ранахоне» мы катались на взятых не нами прокатных велосипедах, а когда солнце начинало скатываться к горизонту, играли на пляже не нами арендованными мячами в волейбол. Спали мы как убитые, дятла я больше не слышал, а ведь это был знак!