Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

— Вы, давайте, поезжайте вперед, во-он! — рукой показал по дороге вдоль пруда. — За молодыми господами. А возле дома погодите нас.

Извозчик испуганно посмотрел на незнакомого военного барина, сравнивая и находя сходство с Пушкиным — такие же круглые выпученные глаза с длинными дугами бровей, острый нос и бакенбарды, посмотрел на Пушкина, который ему кивнул, и тронул вперед.

— Как заключен? — спросил Шепелев тут же Пушкина, слегка поддерживая одной рукой его за талию, другую заложив за свою спину.

Тихонько пошли так.

— Что? А! — задумался поэт, провожая взглядом свой экипаж. — Да вот, Дмитрий Дмитриевич, из Болдина проездом. Понаставили в связи с холерой пять карантинов до Москвы, не пробиться никак. Первый в Сиваслейке притормозил. Почтовая станция, остановиться негде. Написал прошение о подорожной в Нижний Новгород, меня в Лукоянов послали с этим… Ульянкиным… Ну никак не пробиться. Вот решил чрез ваши места. Здесь ведь есть перевозы через Оку?

— Перевозы? — переспросил Шепелев. — В Досчатом перевозят и в Шиморском…

— Колера морбус, хищница такая, вот и мы тут из-за неё… — посетовал, вздыхая хозяин.

— Да что Вы говорите? — терял надежду на переправу Пушкин.

— Да. А там, откуда Вы, любезный Александр Сергеевич, позвольте спросить — холеры нет? — пристально рассматривал лицо Пушкина Шепелев.

— Нет! — категорично ответил Пушкин.

— Ну и прекрасно! — воскликнул и широко улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.

— Прекрасно? — удивился Пушкин.

— Прекрасно, что Вы здоровы и невредимы! И все взрослые и дети здоровы и невредимы…

Внизу, на берегу пруда несколько мальчишек удили рыбу. Один мальчик у воды вытащил рыбу, закричал звонко и другие, гогоча, к нему подбежали смотреть. Пушкин, наблюдал за ними, прищурившись от близорукости своей, что слезы чуть выступили из глаз. Он протер их платком и перевел взгляд на молодых людей впереди, еще меньше ему видимых.

— А эти, Дмитрий Дмитриевич Вам как?.. — спросил про них уже почти исчезнувших из вида, рукой показав, но Шепелев опередил:

— Дети мои — Ваня, Настасья и Анюта. Уже как двенадцать лет без матери, — вздохнул генерал. — Вырастил, что ж…

— Извините, — извинился поэт, потревожив память о супруге.

— Да, ладно Вам, Александр Сергеевич, посмотрите какие невесты-женихи! Ваня всё театром бредит, всё в турков супостатов рядится, молодёжь… А девочки… чем девочки бредят…

— Женихами, — нашелся Пушкин.

— Верно! — засмеялся Дмитрий Дмитриевич вместе с подхватившим Пушкиным.

— А я тоже почти жених! — сообщил Александр Сергеевич.

— Вот как! И кто же это счастливица? — загорелся узнать Шепелев.

— Натали Гончарова.

— Гончарова… — пытался вспомнить Дмитрий Дмитриевич, — Не знаю. Красивая?

— Первая красавица столицы. Шестого мая мы помолвлены, — радостно похвалился Пушкин и процитировал. -

— Замечательно! — сиял Шепелев.

— И думаем в феврале венчаться.

— Замечательно! А, позвольте спросить Вас, Александр Сергеевич, откуда Вы едете? Ах, да из Болдино… — вспомнил Дмитрий Дмитриевич, — Простите старика, памяти нет… Болдино. И сколько до него?

— От Москвы пятьсот с небольшим верст по симбирскому тракту.

— Пятьсот верст… — прикидывал Шепелев. — А что там, в Болдине, Ваше имение?

— Да, имение отца моего, Сергея Львовича. По случаю моей женитьбы он отдал мне его и Кистенёвку с двумястами душами. Вот я ездил туда оформлять дела.

— Прелестно! — радовался за поэта Шепелев.

— Потому что теща моя будущая не даёт приданого, потому как нет.

— Вот как?

— Да мне оно и не нужно, — протянул Пушкин. — Но она настаивает, чтобы приданое предоставил я… Вот такие дела.

— Ну, дела не самые плохие, — улыбался Шепелев, — Всё уладится у Вас. Право, у меня как раз всё было наоборот. Вот оно приданое, — отпустил Пушкина и описал круг руками, — Вся Выкса! Тесть мой, Иван Родионович покойный оставил нам с Дарьюшкой заводы эти, да полтора миллиона рублей, да тысячи душ. А мне, знаете, любезный Александр Сергеевич, это все богатство наращивать в тягость. Да и не лежит душа гусарская раздольная моя к этому железу, — кружил руками хозяин.

Пушкин смущенно покачал головой и вспомнил:

— Да, душа гусарская! Напомнили про гусар. Вам поклон от Дениса Давыдова.

— От Дениса? Давненько его не видел, — обрадовался Шепелев фронтовому товарищу.

— А я только в августе гостил с ним в Арефьево у Вяземского, и он Вас вспоминал добрым словом и жалел очень, что фронтовики никак не могут встретиться, — сообщил Александр Сергеевич.

— Да… — пожалел и Шепелев. — И Вы, Александр Сергеевич, коли увидите его, непременно поклонитесь.

— Непременно, конечно же… — пообещал Пушкин, — Я, было, собирался на мальчишник его пригласить по случаю венчания, да вот никак… Эх! Ну, не судьба, если мне под венец пойти, уеду, как Вы на войну в Польшу.

— Полно-те, Александр Сергеевич, уж война не Ваш фронт. Лира! Поэзия! — как пропел Дмитрий Дмитриевич и легонько похлопал Пушкина по плечу.

— Пусть… Зато пророчество сбудется, — сказал загадочно поэт, — Какой-нибудь Вайскопф меня убьет…

— Полно, полно! — успокаивал генерал, — Ведь, ежели, не дай Бог, Вас убьют… А на войне ведь взаправду убивают, навсегда, — хитро прищурился. — То наступит в литературе тьма.

— Ой! Полно-те и Вам, — повторил за Шепелевым поэт. — Много хороших литераторов в отечестве нашем.

— Много-то — много, а Вы один наш светоч…

Кончился пруд, и дорога вышла на площадь перед домом в английском стиле о трех этажах, сажень на двадцать с двухэтажным флигелем в турецком стиле, пристроенным справа. У парадного подъезда крыльцо было с шестью белыми колоннами. Портики с колоннадами опоясывали и весь правый флигель здания.

Возле крыльца ждал экипаж, но Прохора видно не было.

— Роскошно! — восхитился Александр Сергеевич дворцом. — И кто же архитектор?

— На сколько помню… Кисельников — помнил Дмитрий Дмитриевич.

— Кисельников? Не знаю, — не знал Пушкин.

— Крепостной.

— Крепостной? — понравилось Пушкину.

— Тестя моего, в семидесятых годах прошлого века… А! Два этажа кирпичные были сначала, потом тестю Ивану Родионовичу захотелось третий, поставили деревянный. Ну в кирпиче третий позже… А Вы, Александр Сергеевич архитектурой интересуетесь? — заметил Дмитрий Дмитриевич.

Вдруг из ворот завода, что напротив дома по другую сторону площади двое парней в непонятных зеленых мундирах вывели под руки вырывающегося старого слугу Прохора. Он, увидав барина, начал кричать:

— Барин! Помозите! Скрутили окаянные!