Александр Гольдштейн - Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики

Стражей воспитывает Республика, приуготавливая их к служению; такую задачу нельзя доверять беззаботной семье, и потому они уже во младенчестве должны быть отлучены от родителей. Рано осиротевшему Кандидову удается выжить благодаря революционному государству, которое берет его под свою опеку и к начаткам самостоятельно полученного Антоном мусического воспитания, подобающего Стражу для смягчения его нрава, прибавляет воспитание гимнастическое, укрепляющее в нем неистовство. Стражи не имеют имущества, их воспитывают в условиях сурового коммунизма, дабы изначально избавить от разлагающих материальных привязанностей. Стражи лишены возможности создавать семью, она бы отвлекла их от выполнения высшего долга. Они могут лишь спариваться с отборными женщинами, а потомство отдавать на попечение государства, которое распорядится им нужным образом.

Жизнь Стража протекает в коммуне, в сообществе таких же, как он, избранных сторожевых псов. Ничего не знающий ни о своих родителях, ни о детях, настоящий Страж, по словам Платона, каждого почитает родным себе и свою семью распространяет до пределов всего правящего класса. Лучшая полоса в жизни сторожевого пса Антона Кандидова, когда он в полной мере проявил свои невероятные охранительные способности, совпала с его пребыванием в коммуне завода «Гидраэр». Самонадеянный же выход прославившегося голкипера из коммуны, попытка индивидуалистической семейной жизни обернулись для него моральным надломом и первым в жизни пропущенным голом: лучший Страж утрачивает сторожевые навыки, оставляя границу без присмотра [87]. Следуя платоновской рецептуре, автор «Вратаря Республики» ограничивает ригористический коммунизм исключительно средой правящего класса. Только ему надлежит обитать в коммунах или киновиях, непременно вкушая за общей трапезой, как в любимой Платоном Спарте, с которой до известной степени был соотнесен проект платоновского полиса. Низшие классы могли жить и не сообща, это мало кого интересовало. Главное, чтобы они подчинялись собакам, как овцы, — остальное не имело значения.

Надо сказать, что в рассказанной Кассилем истории как будто много неясного, и в первую очередь не слишком понятными кажутся побудительные стимулы автора, работавшего над романом в 1932–1937 гг., когда доктринальная коммунальность успехом уже не пользовалась. Ее время миновало в 20-е годы, последующее же литературно-идеологическое десятилетие, культивировавшее эмоции либо советско-необуржуазного, либо роевого и толстовского, но никак не спартанского толка, приберегало коммунальность в основном для окраинных и чрезмерных, показательных случаев, наподобие тех, что были связаны с пенитенциарной педагогикой (серия сочинений А. Макаренко, рассказы о перековке блатных) или ускоренным превращением деревенского «голого человека» в фабричного («Люди Сталинградского тракторного», «Рассказы строителей метро»). Хронологическое несоответствие Кассиля не смущало. Он написал роман утопический (а также, как будет показано вскоре, и «антиутопический») и спокойно перемешал в нем контрастирующие детали двух противоположных и даже враждебных друг другу десятилетий. Если футбольный матч на Красной площади, за которым наблюдает с трибуны Мавзолея усатый человек с доброй улыбкой, — это очевиднейшая деталь 30-х годов, то удовольствие от коллективизма столь же наглядно перекочевало из двадцатых. Осталось выяснить, для чего это аскетическое общежитие понадобилось автору «Кондуита и Швамбрании», где с такой симпатией обрисована частная жизнь человека. Во имя чего он с анахроничной последовательностью развивал в повести о страже ворот спартанско-платоновскую идеологию, в которой время более не нуждалось?

Если бы помимо утопии «Вратарь Республики» не содержал ее опровержения, ответ на поставленный вопрос (а вместе и генеральный смысл утопии) мог бы быть сформулирован следующим образом: Кассиль написал свою книгу в обоснование скромной мысли о том, что управлять стабилизировавшимся постреволюционным обществом должна интеллигенция. Для того и мобилизован в романе социальный платонизм.

Стражи — вторая, подчиненная каста правящего класса; реально управлять полисом, согласно Платону, должны философы. Только им доступна концепция Государства. Это они идеологически пестуют Стражей, прививая им фаланстерные добродетели, обучая различению должного и второстепенного, врагов и друзей, непреходящей красоты и скоропортящегося подобия. Сами по себе Стражи государственно бесплодны, им нужны наставники и водители. Эту наставническую функцию выполняет в романе Кассиля интеллигент Евгений Карасик — Философ нового общества, друг Антона, его совестливый учитель. Формально неудачи Антона — следствие его отпадения от общины Стражей. Фактически же он «пропускает гол» после того, как позволил себе пренебречь указаниями Философа Карасика, ибо некому больше образумить великолепного, обаятельного и простодушного Стража Антона с говорящей фамилией Кандидов.

Примерно десятилетием раньше необходимость деятельного участия интеллигенции в руководстве жизнью провозглашалась Литературным центром конструктивистов. В его декларациях (повторю сказанное в первой главе, в тексте об идеологии ЛЦК) выражалась надежда на то, что элита спецов, «русских американцев», сотрудничая с прагматичной партбюрократией, сумеет вестернизировать полуазиатскую страну и осуществить конвергенцию русского бесприютного социализма с комфортабельным технологическим Западом, после чего режим изменится к лучшему и уже навсегда обретет человекообразные формы. Идеологемы ЛЦК, утратив персональное авторство и рассеявшись в воздухе, остались висеть над страной и после ликвидации группировки: Кассиль о них не забыл (с ЛЦК в большей даже мере, чем с «Лефом», — его роднит и специфическое неприятие «русской идеи», полемика с которой проходит через весь роман). Любопытно, что в молодости автор «Вратаря Республики» был близок к «Лефу», который, как известно, с ЛЦКовским изводом конструктивизма враждовал, исповедуя достаточно близкие рационалистические идеи, но без акцентирования роли интеллигенции; однако в середине и в конце тридцатых прежние разногласия — за отсутствием и ЛЦК и «Лефа» — не представляли даже академического интереса. Но важно было напомнить об этой идеологии, освободив ее от доктринерской неуступчивости, хитроумно утопив ее в подростковой беллетристике. Следовало вновь напомнить власти, только что очистившей страну от убийц и вредителей, о возможности благотворного союза Стража с лояльным Философом — так, чтобы атлетическая отвага первого усмирялась и сдерживалась стратегической мыслью второго.