Юкио Мисима - Запретные цвета

Этот ночной клуб был декорирован в китайском стиле, и Кёко пожалела, что пришла сюда в своем китайском платье. Из японских гостей в клубе присутствовали несколько гейш Симбаси — их привели сюда иностранцы. Остальные посетители были выходцами с Запада. За столиком Кёко и Юити горела красная свеча в цилиндре из матового стекла с нарисованным зеленым дракончиком. Пламя было удивительно спокойным среди этого столпотворения.

Эти двое ели, выпивали, танцевали. Ведь были они вполне молоды. Кёко, опьяненная чувством молодости, позабыла о своем супруге. Ей и без этого не составляло великого труда забыть о нем. Пожелай она забыть о своем муже, ей достаточно было бы закрыть глаза, будь он напротив нее. Ну прямо-таки как иллюзионист, ловко манипулирующий воображением зрителей во время аттракциона!

Юити впервые с радостью отдался роли влюбленного. Впервые замечал за собой, что прижимается к женщине с мужским напором. Обычно такие повадки охлаждали ее задор, но на этот раз Кёко уверовала в то, что он искренне отвечает ее настроению. «Если я вдруг разлюблю его, то это еще больше возбудит его», — подумала она без малейшего ожесточения.

Опьяневшая от выпитой ярко-красной сливовой настойки, Кёко скользила в танце. Она опиралась на Юити, и тело ее, легкое как перышко, казалось, парило над полом, едва касаясь его ногами. Танцевальную площадку на нижнем этаже с трех сторон обступали столики. Окруженная полумраком, к залу была обращена оркестровая сцена, драпированная красными кулисами на заднике. Музыканты играли модные мелодии — «Slow Poke», «Blue Tango», «Taboo» [79] «Копуша», «Синее танго», «Табу» (англ.). . Юити, занявший когда-то третье место в танцевальном конкурсе, двигался великолепно; его грудь преданно прижималась к маленьким мягким, с подкладками грудям Кёко. Что касается Кёко, то она смотрела через плечо своего молодого партнера в темные лица за столиками, на сияющие нимбы над их рыжеволосыми головами. Там и сям ей бросались в глаза дракончики — зеленые, желтые, красные, голубые — в отсветах матового стекла настольных светильников.

— В прошлый раз на твоем китайском платье был огромный дракон, не правда ли, — сказал Юити во время танца.

Это случайное совпадение было рождено исключительно близостью их чувств. Не желая раскрывать, что она тоже подумала о драконе, свой маленький секрет, Кёко ответила:

— Ах да, это был рисунок на белом сатиновом платье. Ну, ты помнишь это хорошо. А помнишь ли ты, как мы танцевали с тобой пять туров подряд?

— Конечно. Я тогда полюбил твою улыбку, когда ты чуть-чуть улыбалась… С тех пор гляжу на улыбки других женщин и сравниваю их с твоей. Знаешь, в них нет ничего очаровательного!

Этот комплимент глубоко тронул Кёко. Она вспомнила, как беззастенчивая кузина непрестанно и жестоко критиковала ее в отрочестве за улыбку с оголенными деснами. После этого у нее ушло лет десять упорных тренировок перед зеркалом, чтобы научиться улыбаться. Она никогда не забывала о своих деснах, какой бы невольной ни была ее улыбка. В той легкости владения своей улыбкой Кёко демонстрировала уверенную виртуозность.

Если женщину прилюдно восхваляют, то может показаться, что с ней обращаются, как с публичной женщиной. Галантный Юити, в подражание фривольным манерам иностранцев, не преминул воспользоваться случаем, чтобы прикоснуться губами с их невинной улыбкой к устам партнерши.

Кёко, хоть и слыла ветреной натурой, вовсе не потеряла головы. Ни танцы, ни вино, ни колониальный флер клуба экспатриантов не сделали Кёко вполне романтичной. Она стала только нежней, чувствительней, слезливей. И верила в глубине своего сердца, что все мужчины в мире бедолаги. Это стало ее почти религиозным предубеждением. Все, что она могла разглядеть в Юити, это его тривиальную юность. Красота изначально чуралась всякой оригинальности, и в этом молодом красивом мужчине тоже нельзя было найти ничего оригинального! Кёко вздрагивала от боли в груди, едва не разрыдалась от сердечного чувства к этим одиноким, изголодавшимся и жаждущим, как зверье, мужчинам, повязанным путами своей похоти, — от всего этого у них был такой трагический вид!

Впрочем, когда они вернулись за свой столик, наплыв сокрушительных эмоций схлынул сам собой. Говорили они мало. Юити был смущен и, словно ища повод для разговора, а может быть, в извинение за то, что коснулся ее руки, обратил внимание на необычные часы на ее запястье и попросил позволения взглянуть на них. В этом мраке было трудно разглядеть их тонюсенький циферблат даже в упор. Кёко сняла их с руки и передала ему. Юити рассказал ей о многочисленных швейцарских часовых фирмах. Широта его познаний поразила Кёко.

— Который час? — спросила она.

Юити сравнил время на обоих часах.

— Без десяти десять. На твоих — без четверти десять, — сказал он и вернул ей часы.

Им пришлось бы ждать более двух часов до начала шоу.

— Давай сходим еще куда-нибудь?

— Ну давай! — согласилась она и снова взглянула на часы.

Муж ее играл в маджонг [80] Маджонг — китайская игра в кости. и возвращался домой к двенадцати ночи. Желательно, чтобы она вернулась к этому времени.

Кёко встала. Легкое покачивание выдавало в ней опьянение. Юити взял ее за руку. Кёко показалось, что ноги ее ступают по зыбучим пескам.

В автомобиле Кёко стало распирать от великодушия, и она близко-близко склонила свои губы к губам Юити. Он ответил ей с радостной брутальной страстностью. Разноцветные неоновые огни высокого рекламного щита — красные, зеленые, желтые — проникали через окно, скользили по ее лицу, которое он убаюкивал в своих руках, и стекали по уголкам ее глаз; в этом стремительном течении сохранялась неподвижность; юноша понял, что это были слезы; почти в то же самое время Кёко почувствовала холодок на своих висках, и тогда она тоже поняла, что у нее текут слезы. Юити прикоснулся губами к женским слезам и осушил их.

В неосвещенном салоне автомобиля матовой белизной блеснули зубы Кёко; почти неслышным голоском она несколько раз позвала Юити; при этом глаза ее закрылись. В страстном предвкушении повторного брутального напора ее пылающие губы едва-едва шевельнулись; и предчувствие ее вдруг стало ощутимым — губы ее заполнили его губы. Однако второй поцелуй, как заведомо ожидаемый, оказался уже спокойным. Это было не совсем то, что предчувствовала Кёко. Это позволило ей перевести дух и вернуть себе самообладание. Она села и мягко отстранила от себя руки Юити.

Кёко сползла на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, подняв его повыше. Глаза ее были красноватыми и влажными; волосы немного спутались.

Приводя себя в порядок, она сказала: