Александр Тавровский - Исповедь пофигиста

— Да тю, какие вопросы, я что — на допросе?

— Где ты родился, в какой школе учился, как звали учителя географии?

— Да что я, помню?

— Надо вспомнить!

— Да ты что, ментовка?

— Нет, но на работе попросили.

— Где? В узле связи? Почему меня на работе об этом не просили? Кто мной интересуется? Главный связист? Я все налоги показал!

— Какие?

— Да с рыбы. Ну, пару штук с налогов скрыл, конечно.

А я ей, Любке, недавно звонил на работу:

— Позовите Любу.

— Какую? — спрашивают.

— Лукацкую!

— У нас такой нет.

А какая есть, интересно? Она тогда сказала, что ее перевели в другой отдел, я поверил. Почему бы нет?

— Так где же ты работаешь? — спрашиваю.

— Я не работаю на узле связи.

— А где, господи?

— В КГБ.

— В киевских городских банях? Если ты, Любка, в КГБ, то я личный охранник президента Украины. Какие проблемы?!

Тут у нее стало такое лицо — я еще такого не видал. Она пошла в коридор и вернулась с курткой. А в ней документ: Любовь Ивановна Украинец, третий отдел КГБ.

Все, меня проверять обязательно! Я — муж сотрудника украинского КГБ.

А может, я агент русской разведки? По совместительству. Я ответил на сто семьдесят или двести вопросов, иногда совсем дурных. Прошу:

— Лю-уба! Можно, я не буду отвечать?

А она кричит:

— Па! Он не помнит адрес школы. Можно, он не будет его называть?

А папа отвечает:

— Нельзя!

Я опупел:

— А папа тут причем?

— А он тоже там, в пятом отделе.

Я кричу теще:

— Любовь Ивановна!

— И она там.

Звездец!

— А кто же не там?

— Все там, у нас весь дом в КГБ. Такой дом. Видел соседа, здорового такого? Он у нас начальник внутренней тюрьмы, папа с ним всегда на работу ходит.

Через трое суток Любе сообщили, что мои данные в целом подтвердились. Правда, у двух учителей я спутал фамилии с отчествами, но теперь ей все же разрешили стать Лукацкой. И началась каторга.

По утрам:

— Па-адъем!

Папаня со мной обращается, как раньше с зэками, ему с ними не дали доиграть, видно.

В ванную заходили так: сначала шеф, потом Любовь Ивановна, а там и мы с Любкой. В туалет так же: вперед он, за ним жена, под конец — я и Любка. Можно сразу вдвоем, это разрешалось.

Садимся за стол: он всегда рядом с балконом. А я там тоже хочу, там теплее у батареи. Нет, бляха-муха — он там! Я говорю:

— Почему вы именно там?

— Это мое место.

— А я не признаю этого с детства. Мое место! Моя чашка! Моя кружка! Мы что, медведи, что ли: папа-мишка, мама-мишка и я мишка?

— Как ты, гад, со мной, старшим по званию, разговариваешь?

— Как хочу!

— Да я тебя из окна выброшу!

— А я вас потом «ЗИЛом» перееду! У меня «ЗИЛ» под окном стоит. Любка, подтверди.

Бухал «батя» от души.

— Женщины, что вы понимаете? Быстро разбежались!

А сам сядет и тихонечко стопочку цедит. Выцедит две бутылки — упадет.

Любка приходит с работы — молчит, с мыслями собирается: там ей думать не положено. Ляжет — тоже молчит. Зато калымить с ней — одно удовольствие.

У меня путевка закрывалась восемнадцатью часами. Если ментяра поймает после восемнадцати — труба! А у меня заказ: нужно капусту перевезти с базара, мужик платит полтинник в рублях.

Приезжаю домой, жду Любку.

— Руки помыла — бегом в машину. У чекиста должны быть всегда чистые руки, особенно перед большим делом.

Едем. Останавливает мент. Я говорю:

— Если приколется, покажи корочки — послужи революции.

Мент спрашивает:

— Что везем?

— Рыбу.

Я никогда не вру.

— Калымишь? Приплыл, значит.

— Не, командир, не приплыл.

— А чего ты такой смелый?

— А вот, видите девушку? Попросите, чтобы она свои документы показала. Только тихо-тихо!

Он подходит к Любке:

— Ваше удостоверение! Вы кто вообще?

— Вам вслух сказать или на ухо? — чеканит Любка и смотрит на него в упор.

— Можете вслух…

Смотрит документы.

— Можете ехать дальше.

И — тишина. А проходя мимо меня, шипит:

— Я тебя не останавливал.

Или так:

— Товарищ капитан (она все звания даже ночью различала), я еду с ним — он при мне.

— Но мне нужны его права!

— Товарищ капитан, мне некогда, чтобы вы смотрели его права. Завтра с вами разберемся.

— Вы не имеете права!

— Ваша фамилия и звание? — чеканит Любка.

— Это не по правилам дорожного движения, — мент уже не рад, что связался.

— Меня не волнует дорожное движение. Ваше звание, капитан?

Она с детства в КГБ.

Я ей все время трындел:

— Давай снимем квартиру.

— Нет, я хочу с мамой и папой.

— Но папа твой приходит с работы и бухает, в субботу спит, в воскресенье опять бухает. Ночью встанет, две рюмки опрокинет — и спать.

— У него трудная работа.

А здоровый был. Я ему прямо сказал:

— Только пальцем троньте! Я вас подожду и перееду, у меня тачка семь тонн — даже не почувствуете. А на работу опоздаете!

Он — раз!

— Переедешь?

— Да!

— Ну, дочка, ты мне и зятя выбрала…

— Кто кому зять? Вы мне — тесть? Да я вас в хрустальном гробу видал!

А я его действительно каждую ночь во сне видел. Мне всегда интересные сны снятся.

Но теща была золотая, вечно боялась, что я голодный:

— Люба, сделай ему, наконец, покушать.

Люба делает покушать: ставится сковородка и все, что на кухне есть, — туда. Перемешала, еще — бабах! Там может быть и картошка, и курица, и пара пельменей позавчерашних, и ложка чайная.

За столом молчком:

— Это кухня. Здесь принимают пищу, здесь светские разговоры не ведутся.

— Тю, может, я так лучше пищу перевариваю.

Он и свадьбу хотел на кухне сыграть, без светских разговоров, конечно.

Поели, встали, посуда помылась, разошлись. Кто опоздал — свободен до вечера.

Я говорю папе:

— Мне надоели эти порядки. Я сейчас не хочу есть, я хочу через полчаса.

— Через полчаса кухня закрыта.

Он даже телек не смотрел. Выпьет и думает. А чего ему думать? В субботу:

— Мать, водка кончилась.

Через двадцать один день я сказал Любке:

— Люба! Давай разведемся. У меня, кажется, ранний инсульт…

Как прощались? Как все, нормально: Любка мне каблуком в лоб дала — и все! Я сказал, что у нее вся семья — алкоголики и политруки, что ей никогда звезду на жопе не видать.

Мы, работники дурдомов, — все, как один!.. Ну, про наших товарищей-сограждан, слепоглухонемых да еще с придурью, я молчу. У нас все болезни — остаточное явление затянутого внутриутробного развития. Кого из нас удивит бухой пограничник в аэропорту? Меня нет.

Он у пассажиров, прилетевших прямым рейсом из Ганновера, спрашивает:

— Как… вы пересекли… польскую границу?

Это — русский страж.

Но вот немцы меня очень удивили: у них тоже оказался дурдом, только чистый, и поребрики вдоль тротуаров целые.