Паскаль Киньяр - Тайная жизнь

Я не ставлю превыше всего древнейшие божества, придуманные человечеством: зверя, жизнь, плодородие, размножение, мать с принесенным в жертву младенцем на коленях. «Родиться» кажется мне важнее, чем «жить», потому что это противоположность «умереть». «Родиться» не имеет ничего общего с «размножиться». Безучастно смотреть на какой-то непонятный свет — не бог весть какая радость, но ведь это и есть родиться. И поскольку это видение исторгает у младенца яростный вопль ужаса, заставляющий его сделать резкий вдох, лицо мира представляется мне почти живым, почти осязаемым, почти реальным сном, который дарит нам способность желать и быть жестокими.

Это «почти» связано с фактом рождения. Ведь живородящие, рождаясь, еще не начинают жить.

Аргумент II можно изложить так: всякое необычное и реальное ощущение восходит к чему-то, что черпается из момента рождения и из чувства покинутости. То же и с творчеством. Рождение — не источник жизненной силы: оно берется за то, чего не знает. Оно раскрывает глаза тому, чего не видело. Оно соткано из странностей, это и не воссоздание нормы и не повторение пройденного.

Аргумент III.

Но если это «почти» связано с фактом рождения (где жизнь забегает вперед, предваряя свой предварительный расчет и свой источник), тогда «почти» — почти то же самое, что «якобы», связанное с речью. Слова — и только они — углубляют ощущение «почти», из-за которого они не передают ничего существенного, ничего реального. Очень скоро слова начинают заговариваться, потому что болтают о том, что когда-то позволяли различить и «почти» выразить. Речь недолго остается живой в человеке, которого она формирует как своего подданного. Это аргумент III: речь жива лишь при рождении. И как только мне покажется, что я спаян со сном, как ночь, в которой он возникает, тут же я чувствую, что он ускользает из моих объятий, как ветер. Я произношу только слова. И я жажду пересечь другую границу, родиться заново, и я устремляюсь к тому, чуждому, чего не знаю, как к неведомой родине, или словно пытаюсь, обернувшись в спешке, увидеть, близко ли море, подступающее ко мне, пока я от него убегаю.

Позор тому веку, который позорит это странное путешествие.

Таков аргумент IV: позор веку, впервые за девятьсот тысяч лет подавившему стремление всех дочеловеческих, а потом и человеческих стай никогда не задерживаться в одном месте планеты, никогда не привязывать к нему своих желаний, не укоренять в нем свой голод, не удовлетворяться оседлостью, как растения.

Нет, не хорошо нам здесь.

Этот аргумент не допускает возражений. Первоначальный и многовековой кочевой образ жизни определяет все, что необходимо знать о связях человечества и «здесь». Мне хочется написать «Проповедь о никакой родине», которая заставит рыдать мертвых.

Аргумент V.

Любовь не более универсальна, чем чтение, другой мир, письменность и т.д.

Я вовсе не хочу сказать, будто настаиваю на том, что разговорный язык, укрытая от взглядов смерть, подражательная завороженность определяют человечество.

Кто никогда не выходит за пределы себя, не знает любви.

Зато тот, кто выходит за пределы себя, знает другой мир.

Любовь с первого взгляда, как удар молнии, — прорыв другого мира в этот: тому причиной насыщенность ее воплощения. Противоположный пол — это противоположность галлюцинации. Это избыток реального.

Человек — это животное, принадлежащее двум мирам: миру живых и миру мертвых.

Как только возникает речь, возникают два мира: означающий одновременно с означаемым, присутствующий и отсутствующий, да и нет, день и ночь, весна и осень и т.д.

Вопрос. Если речь составляет два элемента, соединяя означающее и означаемое, разрывая и совокупляя материю и смысл, значит она одним махом располагает рядом живое и мертвое, мир и потусторонний мир, порог и запорожье, сокровенное и откровенное, действие и замысел, свет и тьму, видение и явление, образ и дьявола?

Следствие. Генеалогия была подвижнее, чем нам сегодня представляется. Зараза и заразительность языка распространяются стремительно, как эпидемии.

Не знаю, можно ли, подобно Франсуазе Эритье [122] Франсуаза Эритье — французский антрополог и этнолог (р. 1933). , поддержать версию о том, что половые различия первичны (как это поразительным образом демонстрирует вся история философии в Китае).

Что было раньше: разница между мужчинами и женщинами, разница между живыми и мертвыми?

Те, кто тридцать тысяч лет назад нацарапал картинки в пещерах, не так сильно были озабочены половыми чертами, как это описано Андре Леруа-Гураном [123] Андре Леруа-Гуран — французский археолог, палеонтолог, палеоантрополог и антрополог (1911–1986). или Аннеттой Ламинг-Эмперер [124] Аннетта Ламинг-Эмперер — французский археолог (1917–1977). ; между тем все изображения соединяют в себе два мира.

Ночь и день тоже были основополагающей поляризацией, каковой и остались вплоть до нашего времени (пока ее не разрушили электрификация и сознательная, непомерная и всемирная неукротимость дозволенной ею силы света).

Но весна повсюду была постоянным полюсом. Целью звездного цикла. Целью звездного неба, которое ведает участью смертных, надзирает над растительным, животным и половым циклом.

Правда, полюс начала весны — это охотничий полюс (человек воздерживался от охоты в это время).

Всякая мысль обнажает биполярные отношения, более древние и более завораживающие, чем любое другое умственное построение. Поскольку они заворожены сами собой. Речь — только следствие завороженности. Как половое размножение животных. (Растения — это среда, которая самозавораживается при свете еще прежде всякого видения.) Первая поляризация — это суточный ритм.

Аргумент VI.

Случается, что несбыточная любовь пожирает душу. Почему?

Почему совершенно нереалистичная любовь, иногда невозможная по определению (например, к умершему, к умершей, к мертвому богу, к мертвому языку, к прошлому и т.д.), до такой степени возможна у человеческого вида?

Почему существует любовь к мертвому — ведь в этом случае трудно предположить желание, обращенное к несуществующему телу?

Ответ. Несбыточная любовь пожирает души всех людей, потому что для каждого из них все так и начиналось.

Человеческая речь очень ограниченна.

Риторика и спекуляция — это одно и то же. Speculatio означает «стерегущий на вершине горы», это безответная завороженность. Стеречь — значит определять пустоту знака, непроизнесенный запас враждебности. Это не дозор даже, а охотничья засада.