Александр Максик - Недостойный

— Да, Колин. Думаю, это так. Но что ты хотел этим сказать?

— Я, сэр? Я отвечал на ваш вопрос. Мы обсуждали ваш вопрос. Ваше выступление о Сартре, алжирцах, евреях и остальном.

— Да, Колин, — холодно произнес Силвер, — но какое это имеет отношение ко мне?

Ариэль наблюдала за Колином с новым интересом.

— Наверное, я просто спрашивал себя, есть ли все это мужество, которое вы хотите, чтобы мы имели. Мне просто интересно, сэр, обладаете ли вы сами такого рода мужеством. То есть могу ли я спросить об этом, не боясь показаться невежливым?

Отвернувшись от Колина, Силвер посмотрел в окно, на поле, где легкий туман заполнил пространство между голыми тополями и низкими зданиями школы. Казалось, он размышлял над вопросом, а потом обернулся к классу.

— Я никогда не претендовал на то, чтобы быть примером или что у меня больше мужества, чем у кого-то еще. Я никогда не утверждал, что смелее, сильнее или более способен к действию, чем кто-либо другой. Но с другой стороны, ведь это не ответ на твой вопрос, не так ли? Обладаю ли я таким же мужеством, как Сартр? Вопрос так стоит, да?

Силвер сказал это спокойно. Он выглядел разочарованным, печальным. Гнев и ледяные нотки в голосе исчезли.

— Да, сэр.

— Нет, думаю, не обладаю. А что, Колин? С чего такой вопрос?

После долгой паузы тот покачал головой.

— Да так, сэр. Мне просто было интересно.

— Как вы можете это говорить? — спросила Хала, недоверчиво глядя на Силвера.

— Что? Что говорить. Хала?

— Как вы можете утверждать, что не являетесь примером?

— Хала, я этого не говорил. Я не сказал, что не был примером. Я только никогда не утверждал, что был примером. Или что мне следовало им быть.

— Мистер Силвер, — сердито, с пылающими щеками вступила в дискуссию Джейн. — Как учитель, вы являетесь примером. Я хочу сказать, даже если вы никогда этого не говорили, даже если никогда не говорили этого прямо.

— В этом-то и смысл вашей роли: вы априори несете ответственность, как говорит Сартр. — Хала продолжала, кивками подкрепляя свою ссылку на писателя. — Вы можете не утверждать, что вы пример, но все равно вы — пример. В любом случае. Вам не дано решать, как люди вас видят. И вы знаете, верно, что являетесь примером для множества учеников в этой школе, мистер Силвер? Простите, и я не хочу показаться невежливой, но выбирать вам не приходится.

Силвер глубоко, медленно вздохнул.

— Что ж. Хала, не знаю. Не знаю, сколько людей на самом деле видят во мне пример. Но это тема для другой беседы. Действительно, я влияю на то, как меня воспринимают. Одежда, которую я ношу, что я говорю, как говорю. Я, как и все мы, культивирую свой образ. Я не чище любого другого человека. Гораздо важнее, что все эти люди, которые предположительно считают меня примером, они тоже делают свой выбор, не так ли? Они решают смотреть на меня с тех или иных позиций, правильно?

Я внимательно наблюдал за Силвером, пока он говорил. И пока я следил за его глазами и шевелящимися губами, за тем, как он щипал кожу вокруг ногтя большого пальца, мое сердце застучало быстрее и сильнее. Я чувствовал, как во мне что-то поднимается, и когда Силвер произнес свой вопрос, у меня вырвался раздраженный вздох.

Он повернулся ко мне, посмотрел печально. Он казался усталым.

— Гилад? Ты хочешь что-то сказать?

Я глянул на Колина. Он смотрел на меня.

— Мистер Силвер, я только хотел спросить, верите ли вы во все это. — Меня затошнило, лицо налилось жаром. Я вытер ладони о джинсы.

Силвер сузил глаза. Мой вопрос, видимо, удивил его.

— Что ты имеешь в виду, Гилад? Верю во что?

— Я хочу сказать, вы действительно ожидаете, что ученик десятого класса, лет пятнадцати-шестнадцати, делает этот выбор? Что он способен решить, как он вас воспринимает? По-настоящему справедливо оценить вас, оценить вашу подлинность? Он решает смотреть на вас с тех или иных позиций? Что вы разделяете эту ответственность? Вы и ученик? Что это одинаково?

Мы все смотрели на него и ждали ответа. Мы практически застыли, объединившись в этом ожидании. Силвер посмотрел на меня, и на этот раз я выдержал его взгляд. Он повернулся к Колину. Напряжение было ужасным.

Абдул кашлянул. Силвер повернулся к нему.

— Как ты считаешь, Абдул?

Тогда я разозлился, почувствовал закипающую во мне злость. Как он смеет надеяться на Абдула?

Абдул раскачивался вперед-назад, его нервные кивки захватывали все тело.

— Не знаю. Я не очень уверен.

— В чем, Абдул?

— Не знаю. Да, вы учитель. Поэтому вы несете ответственность. У вас есть работа. Это ваша работа.

Силвер нетерпеливо кивнул, его легкий жест граничил с иронией.

— Еще кто-нибудь? — спросил он.

Теперь я поднял руку. Это была формальность, которую я давным-давно отбросил. Это был мой иронический жест. Силвер повернулся ко мне. Прошел к окну и открыл его, оперся локтями о подоконник, отвернувшись от нас. Прохладный воздух остудил мою вспотевшую шею. Я был благодарен за прохладу, благодарен за то, что он открыл окно, и в очередной раз почувствовал к нему симпатию, теплоту. Промелькнула мысль: не открыл ли он окно ради меня, увидев мое раскрасневшееся лицо, пот на лбу. Я очень хотел, чтобы так и было. И опять подумал, что предаю его.

Но руку я не опустил.

— Это не обязательно, — начал он, все еще глядя в окно. Потом повернулся к нам и покачал головой. — Да, Гилад. — Таким тоном он мог обратиться к Ариэль.

Я раскрыл свою тетрадь.

— Могу я зачитать вам кое-что? Это Сартр.

Он кивнул, и я стал читать:

— «Что мы имеем в виду, говоря, что существование предшествует сущности? Мы имеем в виду прежде всего то, что человек сначала существует, сталкивается с самим собой, поднимается в мире, и только после этого он определяется».

И опять — ничего. Ни ответа. Ни звука. Ни шуршания страниц, ни движения ручки по бумаге, ни шепота. Я посмотрел на Силвера, который уставился на меня и молчал.

— «Сталкивается». Вы сказали, что это точка, когда вы внезапно обретаете понимание, когда вы начинаетесь, когда вы больше не можете притворяться. Что жизнь — это что-то другое, когда вы осознаете правду мира. Вот примерно так вы говорили, мне кажется. Так у меня записано. — И опять я говорил с едва уловимой иронией и деланным почтением.

— Да, — отозвался Силвер. — Думаю, это правильно. Да.

— И вы считаете, что ваши ученики, не говоря уже обо всех других ребятах, у которых вы не преподаете, но которые вас знают, видят вас, слышали о вас, вы считаете, что они столкнулись с собой?

Когда он не ответил, я опять обратился к своей тетради и зачитал вслух отрывок из Камю, который читал в субботу, сидя в сквере Лорана Праша:

— «Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме — вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды возникает вопрос «зачем?». Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки».