Факир Байкурт - Избранное

— Все равно. Поливали и окапывали — вон какие вымахали! А теперь тут наши сыновья сидят.

— Кхе-кхе-кхе!

— А помнишь, как ты меня наказывал, без еды оставлял?

— Было дело. Но с твоим сыном мы в хороших отношениях. Парень что надо. Не такой тупоголовый, как его отец.

— Ну это ты зря. Яблоко от яблони, сам знаешь, недалеко падает. Ум ему от меня достался… Ну, я пошел, счастливо тебе оставаться. Ты уж хорошенько присматривай за моим сынком, Яшар, еще удерет.

— Ну и шутник ты, Кривой Тахир! Вай-вай!

— Ты тоже за словом в карман не полезешь! Вай-вай!

— Кхе-кхе-кхе.

Тахир взял внука за руку.

— Пошли, голубок. Пора.

Он попрощался с надзирателем. Махнул рукой сыну и Хромому Кериму, которые смотрели на него из-за решетки, и, крикнув: «Не унывайте!», пошел к воротам. На клумбах в лучах полуденного солнца ярко пестрели цветы. Дед с внуком прошли по обсаженной деревьями дорожке, направляясь к автобусной остановке. Дед страшно торопился — не упустить бы Имрана с его старым «фордом».

— Видел, какой замечательный у тебя отец? — повторял он, слегка сжимая руку Хайдара. — До чего я рад, что повидал его — просто сказать не могу. Валлахи, будто на крыльях лечу!

По указанию Главного управления лесного хозяйства в ильче повсеместно проводились мероприятия по борьбе с эрозией почвы. Делается это так. Из каждого селения выделяются работники, они террасируют холмы, а на террасах сажают деревья. Примутся саженцы или нет — это уже дело десятое. В сырых, заболоченных местах они приживаются плохо, еще хуже там, где земля обжигает даже лапки ящериц. Рабочие таскают воду в жестянках и бидонах, обильно поливают саженцы и уходят.

За воротами тюрьмы, на стуле, сидел старый надзиратель Яшар и сквозь колючую проволоку пристально оглядывал идущих мимо или трусящих на ишаках работников-сельчан, выделенных «для борьбы с эрозией».

— Ну и жеребцы! — тихо удивлялся он, видя особенно здоровых.

Многие его окликали, приветствовали. Кое-кто любопытствовал:

— Как там наш Халиль, сын Дуду?.. Как Горбатый Осман?..

— Хорошо, хорошо, — отвечал он, не вдаваясь в подробности.

Вечером, возвращаясь домой, некоторые не упускали случая съязвить:

— А ты все сидишь, Яшар-ага? Не устал еще?

Только один Муртаза из Инджели, остановив ишака у колючей проволоки, учтиво поздоровался и спросил надзирателя:

— Как там наш Бедирхан, Яшар-ага?

Яшар-ага вдруг весь сморщился, будто проглотил горькую пилюлю, подошел к ограде и тихо сказал:

— Послушай, Муртаза. Я открою тебе один секрет. Смотри только, не протреплись. Этот Бедирхан кем тебе приходится?

— Он мой дальний родственник. А что?

— Да так… ничего… — Надзиратель сглотнул.

Муртаза заподозрил неладное.

— Что с ним такое? Говори прямо, не крути.

— Видишь ли, джаным… у него вскочила шишка на носу… Большая такая… Мы отправили его в Анкару, для обследования…

— Ну?

— Только не протреплись. А там отхватили шишку, а заодно и нос.

— Под самый корешок?

— Ну, не под самый… Чуточку оставили…

— Не врешь, Яшар-ага?

— На что мне врать-то? Ты спросил, я ответил. Шишка-то оказалась не простая, а зловредная. Не отрежь вовремя — болезнь по всему телу пойдет. Тогда конец!

Муртаза ударил ишака пятками.

— Будь здоров, Яшар-ага! — крикнул он на прощание. И забормотал про себя: «Вах-вах! Ну и дела!..»

— Смотри, держи язык за зубами! — бросил ему вдогонку надзиратель. — Если какая-нибудь история получится, вина твоя будет! Главное — жене не протреплись.

— Никому не скажу! — уже издали отозвался Муртаза, изо всех сил подгоняя ишака.

Он быстро проехал через касаба и потрусил по дороге, ведущей в деревню. Полтора часа езды — и он дома. Дорога тянулась вдоль прозрачной, с усыпанным галькой дном речушки, порою пересекала ее, но снова возвращалась на тот же берег. Рощи тополей, диких слив сменялись кукурузой, виноградниками. По этой дороге возвращались домой с лесопосадочных работ не только инджелийцы, но и жители более дальнего селения — Чардака. К ним присоединялись девушки и женщины, которые работали в Окрестных садах и огородах. Муртаза гнал осла, пока не поравнялся с группой не спеша шагающих сельчан.

— Селямун алейкюм, соседи! — поздоровался он.

— Алейкюм селям, Муртаза-по-уши-в-дерьме.

— Чего ты обзываешься?.. У меня худые новости.

— Какие же это? У нас в стране война началась?

— Я обещал, что никому не скажу.

— Кому обещал?

— Тюремщику Яшару-ага.

— Ну и не говори. Завтра твои вести дешевле чеснока будут. Никому их не продашь.

— Ну и что? Я обещал, что не скажу. Худые новости.

Муртаза погнал осла дальше, стараясь настичь другую группу, метрах в двухстах впереди.

К нему подъехал на своем ишаке Кавал Осман.

— Что там у тебя за новости? Расскажи, племянничек.

— Поклянись, что не разболтаешь!

— Зачем клясться? Я и так не скажу. Валлахи.

— Давай чуточку вперед отъедем. Чтобы никто не слышал.

— Ну а теперь рассказывай. Аллахом молю.

— Есть у нас в Инджели такой Бедирхан — знаешь?

— Муж Дженнет?

— Он самый. Тот, что в тюрьме сидит. Так вот, его отправили в Анкару, в больницу.

— Ножом пырнули? Или побили до смерти?

— Нет, джаным. У него, видишь ли, большая шишка вскочила на носу… Ну, ему ее и отхватили. А заодно и нос.

— Вот как? Под самый корешок?

— Тюремщик говорит, немного оставили. Смотри только, не протреплись. Узнает Дженнет — расстроится!

— Я же обещал тебе.

Муртаза продолжал подгонять своего ишака. Кавал Осман, наоборот, поотстал. Куда спешить? Не все ли равно, на десять минут раньше или позже? Еще и солнце не зашло. Вскоре его нагнали идущие сзади.

— Худые вести, соседи… Есть в деревне Инджели такой Бедирхан…

— Ну?..

— У него вскочила большая шишка на носу… Его отправили в Анкару… в больницу. А доктора там — чик — и оттяпали. Надзиратель предупредил, чтобы никому не говорили.

— Уж раз надзиратель сказал, значит, так оно и есть, — заметил Нуреттин (он и сам сидел три года за контрабандный провоз табака).

— Конечно. Он же государственный служащий. Для чего ему врать Муртазе?.. Вы, ребята, помалкивайте. Не дай бог, дойдет до Дженнет, расстроится.

— А как оттяпали? Под самый корешок?

— Шишка-то была не простая, зловредная. Такая уж это хворь. На пальце вскочит — палец отрежут. На руке вскочит — руку отрежут. Чтобы дальше не пошло…

Одолевая холм за холмом, они добрались наконец до деревни. Коровы и лошади только-только возвращались с выпасов. Но куры уже сидели в курятниках. Вода была запасена еще днем, и теперь на очагах булькали горшки с пшеничным супом и кашей. По улицам с веселыми криками носилась малышня.