Факир Байкурт - Избранное

— Валлахи, я здесь впервые, но минутку, давайте-ка спросим… — Юноша вошел в кабинет, через открывшуюся дверь виднелись высокие пишущие машинки, за ними — девицы простоволосые, в коротких юбках, с крашеными губами и подведенными глазами.

— Извините. Здесь вот один крестьянин с дочерью, ему надо занять очередь, чтобы показать дочь доктору, скажите, куда обратиться.

Одна из девиц улыбнулась:

— В окно справок.

Из окна справок выглядывал черноусый мужчина.

Садуллах и юноша рассказали черноусому, что им нужно. Юноша говорил очень уверенным, твердым голосом.

«Какой молодец этот парень!» — восхищался Садуллах. Вместе они зашли в два-три кабинета. Получив в одном из них чистую карточку, вернулись к Джемиле.

— Ой, спасибо, эфенди, твоя доброта стоит целого окка [102] Окка — 1,283 кг. золота! Пошли Аллах твоим отцу и матери самых больших радостей, сынок.

Молодой человек смущенно промолвил:

— Помилуй, папаша, не надо, не стоит. — Отошел и занял свою очередь.

Садуллах присел возле Джемиле.

— Доченька, Джемиле, тут придется долго ждать, — сказал он ей. Замешательство его прошло. «Надо же, мы тут все равно что скотина бессловесная, черт побери, — подумал он. — Высоченные, что твои горы, дома смотрят на тебя, а ты смотри на них, и ничем ты не отличаешься от скотины, Садуллах».

— Ох, голова болит, отец, мочи нет! — стонала Джемиле.

Какой красавицей была она до замужества: сочные губы, светлые брови, зеленые глаза. А как замуж вышла, пожалуй, стала еще красивее, так казалось Садуллаху. «Но вот свалилась на нее эта хворь, совсем запаршивела молодуха, так запаршивела, что в лицо взглянуть страшно: кожа почернела. Даже самая красота ее — губы сморщились. Брови постоянно насуплены, лоб, все лицо в морщинах. Зубы как будто заржавели. Этот ишак, муж ее, что называется, высосал всю красоту моей доченьки, а теперь ею брезгует, — думал Садуллах, сидя у стены. — Хоть бы какие пилюли дали, да она поправилась! А если не поправится, что же тогда? Совсем пропадет в деревне? И яйла у нас есть, и озеро, и бахчи… Однако вот захворала, будто осрамилась, вся деревня сплетничает! Но мы не бродяги какие-нибудь, чтоб срываться с места и шастать по городам. Тут и одного дня не проживешь по-человечески. Приезжаешь сюда с полным кушаком денег, и все мало. Отдай в хане, отдай за такси, а на что есть-пить? На что кормить малышек? Без денег ничего не поделаешь, даже воды, что от господа бога, не напьешься».

Две госпожи, один господин, по виду все трое врачи, прошли мимо, всколыхнув воздух своими халатами. Шли твердым шагом — будь на них сапоги, можно было б принять их за офицеров. Повеяло приятным запахом, который быстро исчез. Когда они проходили мимо, Джемиле громко застонала, но они даже не взглянули в ее сторону.

«Найдись тут женщина-доктор, такая, у которой собственные мать с отцом горя натерпелись, которая, увидев мою беду, заплакала бы кровавыми слезами и тотчас сказала бы: скорее, скорее, скорее отведите Джемиле-ханым наверх, прямо в мой кабинет, я сама ее осмотрю, дам ей самые лучшие пилюли, в одну минуту поправится… Э-эх, такое бывает только в сказках, в Турции не бывает. — Садуллах стукнул себя кулаком по колену. — Старый баран! Уж смерть твоя близка, а ничего ты в своей срамной жизни не смыслишь! Забирай Джемиле на спину, тащи назад, брось в угол своего дома, иди принеси с гор меду, корми ее ложками, если уж помрет, пусть помрет у своего очага, только не здесь!» — И он еще раз стукнул себя кулаком по колену.

После полудня их позвали. С одного бока Садуллах, с другого санитар, взяв Джемиле под мышки, потащили. Когда вошли в кабинет врача, Садуллах внезапно почувствовал надежду, обрадовался: «Вот они, струменты, вот они!» В кабинете сидела женщина-доктор. Здесь была другая женщина, вся в белом, жгучая брюнетка, красавица, тоже доктор, еще три-четыре сестры и четверо докторов-мужчин. До чего же они были чисты! Перед каждым по больному. Они ощупывали, прослушивали больных со всех сторон. Кого со спины, кого в грудь, предлагая покашлять, задавали вопросы, что-то записывали. Словом, производили осмотр.

Джемиле досталась жгучей брюнетке.

Садуллах взмолился в душе: «Великий Аллах, яви же свое милосердие! Аж до самых Афьонских гор дошел я в освободительную войну. Несколько лет перестреливался с греками, был ранен, но никакого добра не видел ни от кого — ни от людей, ни от государства. Сделай же мне добро в самую предсмертную мою пору, окажи малюсенькую услугу, спаси мне дочку! Видишь, я прошу крохотной услуги, да и то не для себя!» Кроткими глазами он посмотрел на женщину-доктора.

— Аж из деревни Гёльгели, что под Невшехиром, добрались мы сюда, добрая ханым, это очень далеко. Только от шоссе до Гёльгели восемь часов ходу. Невшехирские доктора ничем не могли помочь. Говорят, нет у них струмента. Ты повнимательнее осмотри ее, милая ханым, доверяю мою Джемиле прежде всего Аллаху, потом тебе, твоим золотым рукам, твоему струменту отличному. Пожалуйста, милая ханым, добрая ханым.

— Хватит тебе болтать. Как ее зовут, как фамилия? — Госпожа докторша говорила с явным раздражением, сердилась.

Джемиле застонала, положила руку на голову, застонала еще раз, но ни слова не вымолвила. Она видела перед собой озеро на яйле, а в нем — рыбы, много рыб.

— Как ее зовут, как фамилия?

Садуллах назвал имя и фамилию дочери.

Женщина-доктор записывала.

— Когда она родилась?

Садуллах заискивающим тоном сказал. Докторша записала.

— Место жительства?

Он ответил и на этот вопрос.

— А ну, рассказывай, на что она жалуется.

Стесняясь, как будто его в чем-то очень дурном уличили, Садуллах проговорил:

— У нее в голове что-то нехорошее, опухоль, сказали невшехирские доктора. Но у них, оказывается, нету струмента. Столько денег переплатили, а все зря. Вот и привезли мы ее сюда. Без конца стонет. Зовет не переставая: «Мамочка, мамочка, мамочка!»

— Говоришь, у них нет инструмента. Тогда как же они определили опухоль? Подними да положи-ка ее вот сюда! Сестра Фикрие! Подойди помоги. Уложите Джемиле-ханым.

Джемиле уложили. К рукам, к ногам прикрепили шнуры, проволоки. Отдельной проволокой стали водить по голове среди волос.

Садуллах смотрит, дрожит и бормочет про себя. Разговаривает с Аллахом, жалуется на черную свою судьбу, на пропащую свою жизнь.

Докторша позвала одного из докторов-мужчин:

— Эсад-аби! Подойди, пожалуйста. Э-Г Тест-Анжу.

Они поговорили между собой, пошептались. Потом обратились к Садуллаху:

— Кем приходится тебе Джемиле?

«Кто она мне? Джемиле — моя дочь! Сколько раз я должен говорить вам об этом?! Раскройте как следует уши, Джемиле — моя дочь!»

— Джемиле — моя дочь, — сказал он вслух смиренно.