Михил Строинк - Как если бы я спятил

Вот уже больше трех лет каждое утро я просыпаюсь ровно в 6:29. Сам. За минуту до того, как зазвонит мой потрепанный радиобудильник. Ничего не могу с этим поделать. Наверное, не хочу, чтобы эта штуковина застигла меня врасплох. Раньше у меня не было будильника. В моей прошлой жизни вообще было гораздо меньше порядка и его блюстителей. То была жизнь! А сейчас у меня черная полоса — такая черная, что даже думать о прошлом не хочется.

Под звуки отупляюще бодрой музыки «Радио 3» я плетусь к раковине. Сначала обрызгиваю водой лицо, а затем, на всякий случай, еще и его отражение в зеркале. Томно вздыхая, как персонаж английской буффонады, разглядываю свою физиономию. «Шевелись, старик, уже нажали на пусковую кнопку», — говорю я сам себе.

За три года я постарел на десять лет. Волосы торчат, как парашютики на полусдутом одуванчике. Глаза превратились в тусклые стеклянные шарики в обрамлении мешковатых век. Плечи висят, как у моего отца, — вниз и вперед. А над ними болтается осунувшееся лицо (все-таки мое), как у кивающей собачки на приборной панели автомобиля. Походя на скелет, я стремлюсь оттенить сей стереотипный образ, окутывая себя дымовым облаком «Мальборо».

За моей спиной другие пациенты зовут меня Каспером. Точнее сказать, заключенные. Обитатели ПБСТИН «Радуга» — психиатрической больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением. Так мы официально называемся. Они дали мне это прозвище, потому что я напоминаю им маленькое привидение из мультфильма (точно не знаю, как оно выглядит, — в своей прошлой жизни я не смотрел телевизор). Впалые щеки, таинственный шлейф из дыма, отсутствующий вид — в общем, могу себе представить…. В любом случае живым существом в этой бездушной атмосфере я себя не ощущаю.

Я лениво натягиваю старые нестираные джинсы и рваный вязаный свитер с рельефным узором. И начинаю ждать. Ждать, когда за мной придут, чтобы ждать остальных членов группы, чтобы потом всем вместе ждать завтрака; ждать, пока доест Гровер (у Гровера нет зубов), ждать, когда меня отведут на рабочее место, ждать конца рабочего дня и так далее.

Вообще-то люди с опаской относятся к понятию «время», ведь оно ставит их перед фактом их смертности. В среднем человеческая жизнь длится 86,2 года. Каждая секунда приближает нас к смерти и внушает страх. Иногда мне кажется, что нас специально заставляют так много ждать. Они будто увеличивают время как под лупой. Выпячивают его, превращая в метод психической пытки. Это часть нашего наказания. Может, оттого я и горблюсь. Оттого что тащу на своих плечах воображаемые вокзальные часы, отсчитывающие мое время.

В нашей больнице («нашей», потому что мы здесь немного шовинисты) лечатся примерно двести пятьдесят пациентов, разделенные на двадцать групп. Каждая группа состоит из двенадцати-тринадцати осужденных разных мастей. Ты соседствуешь с педофилами, убийцами, поджигателями и прочим сбродом. Веселая компания.

В огромном здании больницы у каждой группы свой отсек. Просторная гостиная, кухня, столовая, комната для инструкторов (не путать с охранниками — во всяком случае, в теории), и двенадцать-тринадцать спален с душевыми для постояльцев стационара. Очень уютно, почти как в загородном парке отдыха «Сентер Паркс», причем главное сходство заключается в том, что оттуда тоже хочется поскорее унести ноги. По крайней мере, от организованных мероприятий.

По утрам мы всей группой садимся завтракать за длинный прямоугольный стол, у которого почти нет прямых углов, — этот уникальный эстетический элемент преобладает во внутренней архитектуре «Радуги». Любой объект интерьера годится для детей младше трех лет. Здесь невозможно наставить себе шишку, проглотить что-нибудь смертельно опасное или воспользоваться потенциальным орудием (само)убийства.

Вдобавок все здесь сделано из искусственных материалов, в основном из пластика. Искусственные растения, например, в резиновых горшках. Мы живем в детском саду для взрослых. И тот, кто здесь задерживается, в какой-то момент начинает вести себя соответствующим образом.

Когда инструктор уже во второй раз начинает отмечать присутствующих, мы сразу понимаем, что сегодня придется ждать Метье. Я спокойно кладу голову на стол, остальные развлекаются. Хаким наобум называет числа, наверняка чтобы запутать подсчет; Гровер вторит ему, через каждые три цифры громко выкрикивая слово «бинго!». После того как наконец становится ясно, кого не хватает, несколько пациентов хором восклицают: «Метье!»

Сегодня сочельник, и с тех пор как Метье направили на принудительное лечение, она каждый год в это время норовит наложить на себя руки. Причем всякий раз изобретая совершенно новый способ.

После первой попытки повеситься на красной фланелевой водолазке ее облачили в белую бумажную робу. Это «одноразовое платье» доставляет ей массу хлопот в осуществлении ее планов, но она умудряется придумывать альтернативные варианты. Мы уже перестали удивляться.

В перерывах между попытками самоубийства она пробует забеременеть. На первый взгляд эти два вида деятельности исключают друг друга, но, согласно логике Метье, они являются единственным решением ее проблемы: принудительной разлуки с детьми.

В нашей больнице мужчины живут бок о бок с женщинами. Среди двухсот пятидесяти пациентов Метье — одна из двадцати трех женщин. Казалось бы, забеременеть проще простого. Тем более что голландские законы запрещают насильственный прием контрацептивов. Поскольку в «Радуге» пациентам предоставлено довольно много свободы, Метье по три-четыре раза на дню отдается разным пациентам мужского пола. Лишь благодаря стараниям наших инструкторов по коридорам еще не ползает больничный младенец. Ежедневно в ее еду тайком подмешивают раздробленную противозачаточную таблетку, а когда Метье в очередной раз объявляет голодовку, таблетки незаметно засовывают в шоколадное печенье, отказаться от которого выше ее сил.

Перед тем как разражается паника под названием «кого-то недостает», всех нас командорским криком призывают к порядку. Мы видим, как по внутреннему дворику, покрытому толстым слоем выпавшего за ночь снега, на всех парусах мчится Метье, выписывая на лужайке безупречную восьмерку. Вполне заурядное зрелище в нашей больнице, за исключением того, что ее платье и волосы объяты пламенем. Пока она визжит, размахивает руками, публика толпится у окна, наблюдая за тем, как руководители и охранники бросаются к Метье с огнеупорным одеялом. Похоже, она оросила горючим и снег, на котором символически и эффектно пылает цифра «восемь».