Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Если не откроет дверь, я выстрелю в стекло. У меня оружие, и я готов ко всему… Убью неопределенность. Она враг. Она делает меня слабым и глупым. Она вынуждает меня терять уважение к себе и уверенность. Нет — вот сейчас все случится совершенно иначе, чем раньше. Я возьму тебя и буду мучить невыносимо и отвратительно потом и пытать, сурово и без стыда — не подпуская удовольствия, конечно, но с убедительным осознанием необходимости…

Ответы, предчувствую, меня сегодня найдут непременно…

Капли на ресницах мешают мне видеть, мелькнули мой глаз, кусок щеки, ухо в зеркале, осколки, часть портрета, как у художника Пикассо когда-то, разбит на квадраты и треугольники, черно-бежево-коричневый; ощущение движения и пространства я отметил в отражении, такое бывает нечасто, потому что зеркало — плоскость, там всего два измерения, потом плечо, потом пальцы, опутавшие пистолет, — я выставил себя из автомобиля немедленно и без уважения, порвав что-то на пиджаке от усердия, рассадил темечко, возможно что даже и в кровь, о низкий верхний косяк двери…

Достать и принудить — вот задача — заставить, обезволить, выпытать, прояснить… Приготовился стрелять с ходу в лобовое стекло — напугаем, подавим, а там поглядим… Не успел уронить предохранитель и вскинуть оружие, как «хаммер» отвалил назад с ревом, тужась, так быстро, как только на гонках, крошки стекла бились на асфальте белыми, мутными брызгами, будто асфальт кипел, «хаммер», замерев на мгновения, — качался — тяжеловесно, громоздко, тучный, присел, оттолкнулся и с неотвратимым напором полез на меня, и скоро, вот неожиданно. Я отвел себя влево и растекся спиной по собственному автомобилю…

Я стрелять знал как, пистолет не в первый раз тешится в ладонях, вровень с глазами поднял, сердце наступало на горло, пихало рассерженно руки, утомился, не спал — ночь нервничала, не давала покоя; пока уговаривал сердце, «хаммер» махнул выхлопной трубой, сизый дымок улыбался мне победно, высовываясь из-за угла…

В автомобиль свой не забрался — ворвался, хныкал обиженно, но и азартно, шлепал языком по губам, смачивая их скудной слюной кое-как.

Не принял двигатель стартера, ни в первый раз, ни во второй и ни в третий — что-то сдвинулось после удара, что-то погнулось, что-то нарушилось…

По городу где полз, где летел, не касался ногами земли или раздирал колени о камни, глотал песок, воду из луж, собственный пот, сопли, облака и тучи, спустившиеся на меня посмотреть, колотился о стены домов, резался о края, что-то пел или о чем-то молился, где крался, где бежал, где прыгал, где катился под гору, облепленный и испачканный синяками, шишками, ссадинами и порезами, сметал дыханием листья с деревьев, фонари со столбов, птиц с проводов, сеял трещины на стеклах домов криками отчаяния и возбуждения, давил подошвами, сейчас чугунными, всех, кто попадался, и все — людей, одиноких, ранних, изумленных собак, кошек, не на смерть, слава богу, неосторожных мышек, крысок, питонов, крокодилов, дубася воздух кулаками по определенным, особенно болезненным местам и расслаивая его затем, раздвигая, как воду, и просачиваясь, чтобы быстрее — потому как я все-таки не машина с двигателем внутреннего сгорания и тем более не американский всепланетник под названием «хаммер».

«Хаммер» по улицам, по мостовым, на колесах, я по непроездным проулкам, переулкам, по дворам, сквозным подъездам — если о каких-то знал, а о каких-то я знал — на ногах…

Еще вчера бы он от меня непременно ушел, если бы именно вчера я бы гонял его по рассветному городу, пустому, зевающему, и легко ушел бы, издеваясь и забавляясь, а сегодня вот не уйдет, не получится, не случится, не отыщет больше необходимых путей — я постараюсь. Так будет… Нынче такая ночь. Я взял Силу из этой ночи и теперь никому уже ее не отдам, знаю, чувствую, да, устал, ног не слышу, руки в отсутствии, не спал, дыхание рвется, но я набит тем не менее Силой как никогда…

Вижу «хаммер» там, слышу его здесь, вот в ста метрах он, вот в двадцати, теряется за поворотом, я через скверы, палисадники, пустыри и помойки, скорость велика, нет равных мне в мире по марафону и бéгу с препятствиями, через подъезд и окно первого этажа, бегу, карабкаюсь, кувыркаюсь, ныряю, прыгаю, и снова бегу, и снова лечу, не касаясь земли ногами, подошвами, только отталкиваясь от воздуха ладонями и коленями…

Я решил, и я делаю — все так просто — то, что приносит единственно радость и удовольствие, насыщение, удовлетворение, единственно, пусть и страдания иногда тоже, и отчаяние, и уныние, и злость; если Великого Дара вдруг нет — вовсе неважно — это я понял только недавно, вот истекающей ночью, если нет, создам тогда Стиль, как Джотто, как Эль Греко, как Пикассо, как Магритт, как Бальтус, как Бэкон, решу и создам, и он будет как Дар — я владею, я командую и собой и миром, не повинуюсь никому и ничему, смерти разве что, может быть, да и то в какой-то лишь степени, в малой, я думаю!..

Вот оказался на одной улице с «хаммером», почти коснулся его, когда выглянул из мелкого пешеходного переулка; по длинной прямой вперед на несколько сот метров ни одного поворота, или только во двор, но откуда он знает, что там нет тупика?

Не хотел стрелять — но придется, остальные способы все оказались негодными — полагал, когда отправился за «хаммером», что смогу перекрыть какие-то дороги, по-разному исходя: грузовиками, троллейбусами, рвами, надолбами, ежами, маломощными минами, телами мертвецов, стеной из живых — но не справился… Хотел, хотел, хотел на самом деле стрелять — и придется — искал только возможность объявиться действительно близко и на прямой.

Отжал предохранитель, сердце теперь не мешает, руки как стальные, пистолет словно с прикладом, дышу чисто, с удовольствием, будто сплю, улыбаюсь…

Сколько-то из обоймы выбил, даже отдачи не почувствовал, два колеса разорвал…

Шестнадцать патронов — могу не скупиться…

«Хаммеру» на ободах тяжело — много тонн, через сотню метров его занесло, какого-то мальчишку и его собаку едва не снес, фонарный столб выдрал из асфальта, как дерево — с корнями, — провода, стальные прутья, земля.

Остались мгновения на счет. «Хаммер» еще дрожал от позора и удара, а я уже долгими прыжками стелился над улицей.

Не успел… Но так даже эротичней. Эндорфины и тестостерон бушуют как никогда.

Все-таки Старик… Теперь больше уже не споткнусь о сомнения.

Только поговорить, кричал я, только поговорить, я же должен знать, в конце концов, что происходит… Ты существуешь в реальности или живешь всего лишь исключительно в моем бреду и в фантазиях?! Я должен ведь знать, я должен знать, я должен знать! Все происходящее — явь или я только снюсь — всего-то — какой-нибудь бабочке, или слону, или собаке, или коту, или себе самому же?..