Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Нетолстый рельефный понятия не имеет, что же такое жизнь, и только лишь смутно догадывается о том, что же такое смерть… Его смерть.

Хотя он и смотрит на меня в упор, не моргая, сопротивляясь воинствующему дождю, он тем не менее видит меня не всегда. Я то и дело исчезаю из его поля зрения. Он не видит в те мгновения не только меня, но и все, что живет и существует вокруг, — город, машины и, конечно же, дождь. Перед его глазами демонстрируется биографический фильм…

Или фильм демонстрируется все-таки перед моими глазами…

Бум-бум, бум-бум…

Вот он маленький, крохотный, совсем грудничок, он помнит, он помнит, лежит, завернутый во что-то грубое, режущееся и колющееся, среди всяких разных, непонятных, огромных предметов, вонючих, скользких, холодных, он задыхается, он стонет, но не кричит, но не плачет, в горле больно, в голове больно, в животе больно, он не знает, кто он, и он еще даже и не догадывается, что он вообще есть …

Вот он играет в футбол на площадке, построенной между школой и жилым помещением. Команда его детдома проводит сегодня матч с командой другого детдома… Он вспотел от движения и раскраснелся от осеннего ветра. Ему не хорошо и не плохо. Ему обыкновенно. Он что-то кричит весело матерное и тотчас что-то орет невесело матерное. Но он не злой и не добрый, он просто детдомовский мальчик. Подкидыш. Ему уже давно сообщили, что его нашли на помойке. Но ему совершенно все равно, что его нашли не в капусте. Он, правда, иногда ощущает некоторое неудобство, когда ему в очередной раз говорят, что его нашли на помойке, но он до сих пор так и не может понять (да, собственно, к этому и не стремится), отчего же и почему внутри у него возникает то самое неприятное и обидное неудобство. Игра закончилась, но он все еще агрессивен и все еще возбужден… Вот он видит девочку, за которой бегают все мальчишки в его классе. А почему это интересно они за ней бегают, мальчишки? Наверное, хотят посмотреть, что же у нее там под юбкой. И он тоже хочет посмотреть, что у нее там под юбкой. Ему можно. Ведь он уже совсем взрослый. Ему уже целых двенадцать лет. Девочка сидит на скамейке в углу двора и читает книжку. Он подбегает к ней и задирает ее юбку. Девочка кричит и едва не падает со скамейки… Учитель физкультуры долго бьет его в раздевалке спортзала… Потом раздевает его и целует. Всего. С ног и до головы…

Вот он вместе с другими детдомовскими мальчишками марширует заученно по спортивной площадке, построенной между школой и жилым помещением. Все мальчики в серых, затертых, застиранных костюмчиках. Сами тоже серые, угрюмые, настороженные… Вот они бьют в раздевалке спортзала какого-то старика — это директор детдома. А учитель физкультуры бегает вокруг них, подбадривает их, советует, куда лучше бить и как — ногой, рукой, с какой силой, как побольней… Мальчику уже четырнадцать лет…

Вот он вместе с другими детдомовскими мальчишками марширует заученно по спортивной площадке, построенной между школой и жилым помещением. Все мальчики в затертых, заштопанных, застиранных серых костюмчиках. Сами они по-прежнему серые, угрюмые, настороженные… Вот они в раздевалке спортзала насилуют какого-то недоразвитого подростка. А учитель физкультуры, голый, возбужденный, бегает вокруг них и подбадривает их, подсказывает, как, что и куда лучше вставить — с какой силой, как побольней… Мальчику уже пятнадцать лет…

Вот он вместе с другими детдомовскими мальчишками марширует заученно по спортивной площадке, построенной между школой и жилым помещением. Все мальчишки все так же в затертых, неумело, кое-как перешитых, заштопанных, застиранных серых костюмчиках. Сами мальчики и теперь тоже серые, угрюмые, настороженные… Вот они в раздевалке спортзала ласкают своего учителя физкультуры. Все голые. Под музыку Вивальди. Учитель стонет, кряхтит, кричит, кончает. Мальчики же привычно исполняют работу… Нашему мальчику уже шестнадцать лет…

Вот он вместе с другими детдомовскими мальчишками марширует заученно по спортивной площадке, построенной между школой и жилым помещением. Все мальчишки все еще в затертых, куцых, заштопанных, неотглаженных серых костюмчиках. Сами мальчики такие же, как и раньше, серые, угрюмые, настороженные… Вот они, вооруженные арматурой, цепями, ножами, дубинками, громят продуктовый магазин на соседней с детдомом улице… Вот вытаскивают из-за прилавка хозяина магазина и, повизгивая по-щенячьи, дубасят его, слюнявясь от восторга и писаясь от возбуждения. А учитель физкультуры бегает вокруг них, подбадривает их и командует, куда эффективней бить хозяина и в каких местах магазина лучше всего искать его деньги… Мальчику уже семнадцать лет…

Вот он вместе с детдомовскими и не только детдомовскими мальчишками марширует заученно на пустыре между заброшенным домом и заброшенной фабрикой на окраине города. Все мальчишки в кожаных куртках и тяжелых ботинках. Сами мальчики такие же, как и всегда, серые, угрюмые, настороженные… Вот они вываливают пистолеты из-за поясов и из кобур, из карманов и из-под рубашек и стреляют, чуть присев и держа оружие двумя руками, в других, очень похожих на них самих же мальчишек, тех, что стоят напротив, и тоже с оружием, и тоже в кожаных куртках и тяжелых ботинках. Позади и тех и других мальчишек много автомобилей-иномарок. В машинах тоже сидят мальчишки. И те мальчишки, что сидят в машинах, тоже стреляют… Стрелка. Разборка. Выяснение прав. Конкретизация понятий. Раздел сфер влияний. Одним словом — обычное, тупое говно… Ничего интересного. Но это их жизнь. Детдомовские времена уже несколько лет как прошли. Но ничего так, собственно, и не изменилось… Учитель физкультуры бегает, голый, позади машин, возбужденный, потный, и командует, кому и куда стрелять… И как…

Вот он вместе с детдомовскими и не только детдомовскими мальчишками марширует заученно на пустыре между заброшенным домом и заброшенной фабрикой на окраине города. Все мальчишки в кожаных куртках и тяжелых ботинках. Сами мальчики такие же, как и всегда, серые, угрюмые, настороженные… Вот они, брызгая слюной и слезами вокруг, колотят, самозабвенно, отрешившись, забывшись, излучая надежду и сияя восторгом, колотят, колотят, колотят на пустыре между заброшенным домом и заброшенной фабрикой на окраине города своего бывшего учителя физкультуры. Голого… Выкрикивают еще какие-то слова. Чаще невнятные. Но иногда и понятные. «Достал, сука!», «З…л, сука!», «О…л, сука!»… Вот они, все вместе, мешаясь друг другу, толкаясь, скудно переговариваясь и с придуманной беззаботностью посмеиваясь, саперными лопатками закапывают труп учителя физкультуры возле заброшенной фабрики…

Вот он вместе с детдомовскими и не только детдомовскими мальчишками веселится на верхней палубе роскошного круизного парохода. Они стоят в порту Генуи. Тепло. Ароматно. Сытно… Все мальчики в пестрых, ярких рубашках, в светлых брюках и шортах. На их загорелых лицах только улыбки и удивление — ни угрюмости, ни настороженности. Славно… Вот он обнимает и целует хорошенькую девушку. Вот он впервые в жизни говорит что-то про любовь… Он сам себе изумляется. Он сам себе поражается. Нежные, ласковые слова выбираются из него сами по себе, без его воли. Они, оказывается, имелись внутри него, в глубине него, в самой сути его всегда. Просто таились, хоронились, скромничали до поры до времени. Время настало… Вот он носит ее на руках. Вот он вылизывает ее всю от пяток и до кончиков ушек. Вот он поет ей веселые песенки. Вот он покупает ей много-много цветов и много-много мороженого. И конфет, и пирожных, и еще много-много всякой одежды. Вот он целую неделю подряд повторяет ей без отдыха и без пауз всего лишь только три слова: «Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!..» Вот он стоит перед ней на коленях и целует ее ноги, ее лоно, ее живот. Она только что сообщила ему, что она беременна…