Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Дункан посмотрел на Гэри. Глаза сузились, как бойницы в крепостных стенах. Он снова обернулся к бармену:

— Слыхал, Эван, сынок у меня объявился! Плоть от плоти! А? Каково?

— Дело хорошее, Дункан.

— Еще один Маккаллум… Как тебя звать, сынок?

— Гэри.

— Гэри, а дальше?

— Гэри Уорд, но…

— Тогда какой ты мне сын? Маккаллумы фамилии не меняют, это тебе не бабы! Маккаллумами рождаются, Маккаллумами умирают. Точка! Уорд, Уорд… И фамилия-то какая-то английская. Помню, была такая англичаночка, легкая на передок, все ныла, что я ей ребенка сделал, — это, что ли, твоя мамаша?

Гэри не знал что ответить.

— Это твой сын, — тихонько повторила миссис Хауэлл.

— Если его звать Гэри Уорд, он мне никто!

— Ты же не признал его при рождении! Как прикажешь ему зваться?

— Маккаллумом, как я! Вот тоже выдумает!

И он громогласно обратился к завсегдатаям, которые сосредоточенно смотрели футбол с кружками в руках.

— Эй, мужики! Слышите?! У меня тут, кажись, сын… Правда, у меня их, должно быть, немало… Маккаллумы не одну бабу осчастливили! Тем лишь бы ноги раздвигать!

Щеки у Гэри пылали. Ему хотелось только одного: уйти отсюда как можно скорее. Заметив, в каком он смятении, миссис Хауэлл удержала его за рукав:

— У тебя есть сын, Дункан Маккаллум, вот он перед тобой. Кончай набираться, поговори с ним толком!

— Молчать, старая дура! Я сам решаю! Никогда еще такого не было, чтобы баба была Маккаллуму указкой…

С этими словами он вновь обратился к окружающим за поддержкой.

— Замолчи, Дункан Маккаллум! — воскликнула миссис Хауэлл. — По кабакам горланить ты горазд, но как с болезнью сладить, так тут ты сам — сущая баба! Трус ты и хвастун, вот ты кто! Помрешь ведь скоро, что ж ты выламываешься?..

Он сгорбился, бросил на нее недобрый взгляд и молча склонился над кружкой.

— Пойдемте сядем где-нибудь, — тихо предложил Гэри. — Посидим, поговорим…

— Посидеть с тобой, Гэри Уорд? — хохотнул в ответ Дункан. — Да я в жизни не пил с англичанином! И прибери руки, не трогай меня, а то получишь кулаком в рожу. Рассказать, как я побил пьяного русского в Москве?

Гэри отдернул руку и отчаянно посмотрел на миссис Хауэлл.

— Видишь шрам?

Дункан повернулся щекой к свету заученным движением, как рыночный зазывала отбарабанивает привычную речь.

— А я его рассек сверху донизу! Одним взмахом! Порубил в капусту! Он еле смылся, поджал хвост. Поминай как звали!

— Дурак ты, Дункан Маккаллум, стоеросовый. Ты не стоишь такого сына. Пошли, Гэри.

Она взяла Гэри за руку, и они вышли из бара: с бешено бьющимся сердцем, но чинно и пристойно.

На улице они постояли, прислонившись к стене. Миссис Хауэлл вытащила сигарету и закурила. Курила она, сощурившись, и стряхивала пепел в горсть. Она держала сигарету вертикально, чтобы не так быстро горела, и приговаривала: «Это я, я виновата, не надо было тебя сюда приводить, зачем я вообще..».

Гэри не знал что думать. Он неотрывно смотрел на красный огонек, на кольца дыма. Вся эта стычка произошла так стремительно, что он уже не помнил, что говорил отец, что отвечал, — на него снова нахлынула тоска.

— Завтра еще придем, — сказала миссис Хауэлл. — Он за ночь одумается, будет меньше хорохориться. Каково ему, наверное, было тебя увидеть… Да и тебе его, бедный мой мальчик! Ты прости меня…

— Ну что вы, миссис Хауэлл, не надо извиняться.

Он смотрел на фасад, крашенный в берлинскую лазурь. Когда они пришли, она смотрелась куда ярче. Ему казалось, что он рассыпается на части.

Глупо было воображать, будто человека можно изменить. Тем более Маккаллума.

Никуда он завтра не пойдет.

Утром он проснется от завываний волынки и вернется в Лондон первым же поездом.

Пускай Маккаллумы катятся ко всем чертям вместе со своим замком!

Ночью Дункан Маккаллум покончил с собой на продавленном диване в прихожей: выстрелил себе в рот из револьвера. Так он оправдал старинный родовой девиз: «До смерти не изменюсь».

Перед этим он написал и сунул в почтовый ящик письмо, в котором назначил единственным наследником замка Кричтон Гэри Уорда, своего сына от Ширли Уорд.

Было около полуночи. В «Харродсе» не осталось ни души. Тяжелые позолоченные люстры погашены, эскалаторы замерли, уборщицы — целая армия — закончили орудовать пылесосами и половыми тряпками. Гортензия и Николас, опустившись на колени прямо на пол, рассматривали свои витрины. Время от времени заглядывал охранник, спрашивал: «Все еще здесь?..» Гортензия молча кивала.

Она воспроизвела именно то, что придумала в Париже, исходив вместе с Гэри вдоль и поперек улицы и переулки вокруг площади Звезды. Иногда бывает, что есть задумка, но она потом теряется… И человек предает ту чудесную искорку, от которой занялся было огонь фантазии. Гортензия свою не предала. Ее замысел претворился в жизнь во всем своем великолепии. Фотомодели на снимках Чжао Лю были элегантны и безупречны — воплощение дерзкого изящества и шика. Аксессуары словно парили в воздухе над огромными фотопортретами, как облачка, и каждая фигура превращалась в «it girl» [45] Модная девушка (англ.). .

— Ты сможешь завтра объяснить людям, что ты вкладываешь в это «it» [46] Здесь : стиль. ? — задумчиво проговорил Николас.

— Это что-то такое маленькое, но главное — изюминка… Просто какая-нибудь деталь, о которой ты даже самане думаешь и не заботишься, но с ней чувствуешь себя просто непобедимой. Тебе становится все равно, какое ты производишь впечатление на остальных. И это что-то именно твое, что ты сама нашла, придумала, что стало частью тебя… Деталь, с которой ты чувствуешь себя королевой. Или королем. И этого не купишь в магазине. Это либо есть, либо нет. Я им просто предлагаю варианты, наметки, а найти свое они должны сами.

— А сама ты уже знаешь, что надеть завтра на открытие?

Гортензия пожала плечами:

— Само собой! У меня «it» в крови! Я могу хоть в мешок одеться! Возьму что-нибудь напрокат, в Интернете все можно найти, — и буду сногсшибательна!

— Прошу прощения, — язвительно откликнулся Николас на такое самомнение, — я было запамятовал, с кем говорю.

Гортензия обернулась к нему и вздохнула:

— Спасибо тебе… Без тебя у меня бы ничего не вышло!

— You are welcome, my dear! Мне это самому было в радость… Красиво получилось!

Вот бы Гэри завтра пришел. Он бы понял… Он бы понял, что нельзя пускаться в такое предприятие и при этом все время думать о человеке, которому принадлежишь умом, телом, руками, ногами, губами, перед которым просто сгибаешься пополам. Когда творишь, ни о ком думать нельзя. Надо думать только о работе. Денно и нощно. Каждую секунду, каждую минуту, каждый час, каждый день. «Той ночью в Париже, стоило ему меня поцеловать, и я превратилась в рохлю — из тех, кто не знает куда себя деть и цепляется за руки, которые уносят туда, куда лучше не соваться… Крибле-крабле-бум! Я выбрасываю его из головы и больше о нем не думаю! Я хочу получить шикарный контракт, чтобы меня пригласили на работу в «Том Форд», хочу попасть на самую крышу самого высокого небоскреба в мире, хочу свой «corner» [47] Здесь: стенд (англ.). в «Барниз» или в «Бергдорф Гудман»… И еще хочу, чтобы он завтра пришел и поздравил меня и чтобы у него при этом блестели глаза. Он ходил со мной в Париже по улицам, мы были вместе, когда встретили Младшенького и меня озарило… Он просто обязан прийти!»