Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Я вдова.

— Ох, простите.

— Ничего. Мы развелись, а потом он погиб. Я тоже не знаю, почему я вышла за него замуж… Я тогда была робкой, зажатой девочкой, дышать и то стеснялась. Мы с вами очень похожи. Поэтому я и хотела написать вашу историю. И мне нужна была ваша помощь. Мне нужно было, чтобы вы мне рассказали, что не вошло в эту тетрадку…

Буассон взглянул на Жозефину и протянул ей руку: холодную, изящную, с длинными тонкими пальцами. Она сжала ее в ладонях, чтобы согреть.

— Поздно, — проговорил он, — к сожалению, слишком поздно.

Жозиана с Младшеньким направлялись к площади Перер. Шаваль назначил им встречу в кафе на площади.

«Я приду с сыном, — предупредила Жозиана. — Ему три года». — «А иначе никак?» — поморщился Шаваль. «Обсуждению не подлежит», — отрезала она.

Они спускались по улице Курсель: Младшенький сидел в темно-синей коляске, Жозиана в великолепной розовой шали шла позади. Она уверенно толкала коляску, и радости ее не было предела.

— Как мы чудесно смотримся! — ликовала она, любуясь отражением в витринах.

— Не забывай, что это сугубо в виде исключения, — буркнул в ответ Младшенький. Он был одет в светло-голубую курточку и хмуро таращился себе на ноги: правый башмак был украшен львенком, а левый — худосочным осьминогом. — Не понимаю, мама, как можно обряжать детей в такое убожество? Это же попирает в них природную эстетическую чуткость!

— Наоборот, это очень развивает. Так они сразу поймут, как оно в жизни: лев и осьминог. Лев может съесть осьминога, но осьминог хитрый и верткий, он может ускользнуть. Один сильный, другой ловкий. Кто кого?

Младшенький не удостоил мать ответом и продолжал:

— Значит, не забывай, как мы решили. Разговори его, на вопросы отвечай уклончиво — ни да ни нет… Пока я настроюсь на его ментальную волну. Тогда я смогу читать у него в мыслях. Ему нечего остерегаться, так что сначала он будет держаться очень открыто, и я спокойно проникну в его сознание. Вот когда он станет излагать тебе свой план, тогда у него нейроны забегают во все стороны, и мне будет гораздо труднее интегрироваться в ход его мыслей. Надо бы, кстати, договориться насчет пароля, когда я настроюсь. Я тебе скажу какое-нибудь детское слово. Давай «та-та-ма-я-бо-бо»?

— Как скажете, товарищ начальник.

— Так. Дальше. Когда я проникну в его мысли, всякий раз, как он начнет завираться, я буду ставить в книжке на полях жирный красный штрих. Ты разговаривай и поглядывай мимоходом.

— Та-та-ма-я-бо-бо. А также гули-гули, не говоря уже про бум-бум. Младшенький! Я так рада! Я просто в восторге, вне себя от счастья, у меня внутри все поет и хлопают хлопушки. Я эрцгерцогиня Гогенцоллерн и везу в коляске своего эрцгерцогенка.

Жозефина наслаждалась этой новой близостью с сыном. Вместе они вступают на тропу войны, чтобы защитить Волчища от грозного врага.

— Отлично. Смотри только, мать, сама не впадай в детство.

Шаваль уже ждал их в кафе. Черные очки, сорочка с небрежно расстегнутым воротом, узкие черные джинсы, черные туфли, тонкая полоска усиков, гладко выбритые щеки. Всем своим видом он излучал благополучие и безмятежность. Он в рассеянности поглаживал шею пальцами с тщательно подстриженными и отполированными ногтями. Интересно, подумала Жозефина, что скрывается за этой самодовольной непринужденностью?..

Она задвинула коляску в угол, взяла сына в охапку и усадила за столик.

— Они в этом возрасте уже разговаривают? — осведомился Шаваль, ткнув в Младшенького пальцем.

— Не целыми предложениями, но говорят. И между прочим, у него есть имя. Его зовут Младшенький.

— Здорово, мужик! — рявкнул тот, уставившись на Шаваля в упор. Как он ни сдерживался, ему тоже не понравилось это снисходительное «они».

— Ничего себе! — вздрогнул Шаваль. — Во дает твой сынок!

— В этом возрасте они повторяют все, что слышат, — пояснила Жозефина и ущипнула сына под столом.

Младшенький завладел книжкой, которую протягивала ему мать, и потребовал цветных карандашей. Каландаши, каландаши! Жозиана принялась рыться в сумке. Он заголосил, чтобы карандаши ему дали немедленно. Хотели, чтобы он вел себя как младенец, — пожалуйста! Дети сейчас пошли такие невоспитанные… Женщина за соседним столиком бросила на Жозиану недобрый взгляд: хорошо же ты, голубушка, воспитываешь ребенка! Та поспешно протянула Младшенькому карандаши, и он наконец унялся.

Воцарилось неловкое молчание. Шаваль брезгливо поглядывал на малыша. Жозиана считала секунды, и ее понемногу охватывало нетерпение.

— Ну, ты долго еще будешь ждать, чтобы заказать мне что-нибудь? Пока стакан не запылится?

— Что тебе заказать? — Перед Младшеньким Шаваль явно чувствовал себя неуютно.

Странно на него смотрит этот пацан. Так и всверливается в него глазами, как дрелью.

— Мне чаю, а Младшенькому апельсиновый сок.

— Разведет тут грязь…

— Ничего подобного, он пьет аккуратно.

— Слушай, это нормально, что он такой красный?

— Он рисует, сосредоточился…

Младшенький между тем изо всех сил старался проникнуть в мысли Шаваля. Он уже пробрался через свод и теперь уперся в septum lucidum — тонкую перегородку, состоящую из двух параллельных пластин, которая разделяет переднюю часть полушарий мозга. Он весь напрягся и тужился, как будто сидел на горшке.

— А почему он рыжий? Это тоже нормально?

— Просто это переодетый клоун. Ты еще не заметил? — вспылила Жозиана. — Есть Белый, а это Рыжий. Видишь, у него и волосы рыжие, и щеки красные, и нос… А если его включить в розетку, он еще и мигает лампочками. Мы его на елку вешаем вместо гирлянды. И сдаем иногда на дни рождения. Не хочешь? Тебе могу со скидкой.

— Извини-извини, — смешался Шаваль, — я просто не привык иметь дело с детьми.

— Вот ты мне скажи, это нормально, что у тебя под носом присохшие экскременты?

— Это не экскременты, это усы!

— Так вот, Младшенький — не клоун, это мой сын, любимый сын, так что заткнись! Если ты так и будешь задирать со всеми нос и смотреть на людей свысока, даром что сам от горшка два вершка, помяни мое слово — в рай ты не попадешь!

— Ну и ладно. Не туда, так в другое место.

Младшенького эта словесная баталия более чем устраивала: пока мать подначивала Шаваля, он проник сквозь прозрачную перегородку и мозолистое тело и наконец установил прямую связь с мозгом Шаваля.

— Та-та-ма-я-бо-бо! — завизжал он.

Жозиана поправила кончиками пальцев прическу, облизнула губы, завернулась поплотнее в розовую шаль и спросила:

— Так зачем ты хотел меня видеть? Посмотреть на моего сына?

— Не совсем, — тонко улыбнулся Шаваль. Левая щека у него некрасиво оттопырилась. — Я не забыл, как ты всегда умудрялась находить для «Казамии» новые проекты. Скажу тебе откровенно, Жози…