Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Ведь добродетель порой так скучна…

Она подумала о своей дочери Жозефине. До чего Анриетту раздражали ее вечная отзывчивость и добросердечие, прямо мать Тереза! То ли дело Ирис, ее плоть от плоти, истинная дочь своей матери. Золотой прииск, а не дочь! Увы, она-то как раз и погибла, увы…

Она поцеловала четки и помолилась об упокоении души Ирис.

«Нужно придумать какую-нибудь хитрость, — прошептала она, лаская взглядом длинные худые ноги Иуды, выглядывающие из-под красной туники. — Помоги мне, темный принц Иуда, помоги мне тоже захапать мою горсть сребреников. Ты же знаешь, порок требует больше ума и воображения, чем глупая добродетель, дай мне идею, и я помолюсь за спасение твоей души».

Она услышала шаги кюре, который направлялся к ризнице, и поспешно перекрестилась, осознав, что допустила дурные мысли. «Надо бы, пожалуй, исповедаться, — подумала она, закусив губу. — Бог прощает все грехи, простит и мой гнев. Он сам не слишком-то свят в этом смысле! Непочтительно разговаривал с матерью и в ярости изгонял торговцев из храма. Мой гнев — праведный, Марсель меня обобрал, разорил, и я требую возмездия. Требую восстановления своих прав. Моя месть не требует большего, чем возмещение убытков, причиненных Марселем. Какая, в сущности, малость…»

В этой маленькой часовне она успокоилась, почувствовала умиротворение. Холодная полутьма благосклонно приняла ее. А идея появится со дня на день. Очень скоро она разработает стратегию, которая позволит ей переменить свое положение и стать важной, состоятельной дамой.

Когда рядом прошел кюре, она склонила голову с безутешным видом женщины, пережившей в жизни много горя, а потом возвела очи горе и вновь с восхищением впилась глазами в длинное сухое лицо Искариота. «Странно, — подумала она, — кого-то он мне напоминает. Может, в этом есть какой-то тайный знак? Скрытое послание о том, чье имя сквозит у меня в голове, указание на тайного сообщника?» Где же она видела это длинное, тонкое, смуглое лицо, хищный чуткий нос, горделивую осанку мрачного идальго? Она наклонила голову влево, вправо, вглядываясь в черты Иуды: «Ну да, точно, я знаю этого человека, я с ним знакома…»

Она вгляделась пристальнее, сощурилась почти до боли, нервно прищелкнула языком, чуть было не выругалась вслух: «А ведь совершенно точно, мне не следует действовать в одиночку, мне нужен мужчина, который помог бы мне с оружием в руках, новый Иуда, и мне нужно найти его в окружении Марселя…

Человек, через которого я получу доступ к счетам, компьютерам, заказам, к переписке с заводами и дочерними предприятиями…

Человек, которого я куплю с потрохами…

Чтобы был у меня под каблуком».

Анриетта прихлопнула руками в тонких перчатках.

Тощее тело охватила теплая волна радости, и она удовлетворенно вздохнула.

Встала. Быстро преклонила колени перед Девой в голубом облачении. Перекрестилась. Поблагодарила Бога за то, что тот поддержал ее. «Вдова и сиротка, вдова и сиротка, Боже мой, Боже мой, вы не сумели меня сберечь, но теперь вы придете ко мне на помощь, ведь правда?»

Она бросила три монетки по десять сантимов в церковный ящик для подаяний. Монетки звякнули, упав на дно. Скрючившаяся на стуле возле дверей бабка-святоша покосилась на нее. Анриетта адресовала ей елейную улыбку почтенной прихожанки и вышла, поправив на голове свой громадный блин.

Есть люди, с которыми проводишь большую часть жизни, а они не приносят никакого проку. Не светят и не греют, не питают и не вдохновляют. Хорошо еще, если не разрушают мало-помалу, не жарят на медленном огне, не виснут тяжким грузом и не сосут вашу кровь.

Но зато…

Есть те, кого встречаешь мимоходом, знаешь едва-едва, они адресуют вам одно словечко или фразу, тратят на вас пару минут или полчаса — и совершенно меняют вашу жизнь. Вы ничего от них не ждете, вы с ними едва знакомы, вы встречаетесь с ними легко, не задумываясь, — и однако, расставшись с этими удивительными людьми, вы осознаете, что они открыли в вас некую тайную дверь, раскрыли над вами невидимый парашют, подвигли вас на некое чудесное движение, которое само есть страсть, которое уносит вас ввысь и вдаль от повседневного, так высоко и далеко, что вы сами удивляетесь. Вы уже не тряпка, вы танцуете на улице, искрясь от радости, и ваши руки касаются неба…

Вот это и случилось однажды с Жозефиной.

Она пошла на встречу со своим издателем, Гастоном Серюрье.

Жозефина была с ним едва знакома. Они только разговаривали по телефону. Он ставил аппарат на громкую связь, чтобы успевать делать несколько дел одновременно: она слышала, как он в ходе разговора вскрывает письма, открывает ящики. Он сообщал ей, как продается книга, обсуждал возможность карманного издания, сокрушался, что застопорились съемки фильма. «Эти американцы, — бранился он, — ох уж эти американцы! Много обещают, а потом ничего не делают. На них совершенно нельзя положиться… Зато я всегда к вашим услугам, Жозефина!» Его голос становился тише, и Жозефина понимала: он наклонился, чтобы подобрать упавшую ручку, скрепку, договор или ежедневник.

Гастон Серюрье.

Это знакомый Ирис. Именно в разговоре с ним однажды вечером, во время одного из парижских ужинов, где все пыжатся и красуются друг перед другом, Ирис обронила невзначай: «Я пишу книгу…» И Гастон Серюрье, который небрежной беседой прикрывает свое отстраненное положение наблюдателя и снисходительно озирает блеклый и чахлый парижский мирок в колеблющемся свете свечей, самонадеянно мнящий себя светочем Вселенной, так вот этот Гастон Серюрье принимает вызов, брошенный Ирис, и просит показать ему…

Рукопись.

Чтобы доказать, что это не салонная болтовня, не прихоть скучающей легкомысленной барыньки, которая томится дома, пока богатый муж наполняет семейные закрома.

Так родилась «Такая смиренная королева». Рукопись, переданная Гастону Серюрье Ирис Дюпен. Прочитанная им и оцененная, а затем изданная в сотнях тысяч экземпляров. Рука дилетанта оказалась рукой маэстро.

Ирис Дюпен в одночасье проснулась знаменитой, стала королевой салонов, модных журналов и телешоу. Новой звездой на небосводе французской словесности. Все интересовались ее прической, вареньем, которое она не варила, любимыми писателями, ночными и дневными кремами, которыми она пользовалась, ее первой любовью и ролью Бога в ее жизни. Ее приглашали на открытие салона шоколада и автомобильного салона, на показ Кристиана Лакруа и на премьеры фильмов.

Потом разразился скандал, узурпаторшу разоблачили, и робкая сестрица утвердилась в авторских правах.

Гастон Серюрье следил за всеми этими перипетиями холодным взглядом знатока парижских нравов. История его позабавила. И несколько удивила.