Аркадий Макаров - Парковая зона

Иногда, переодеваясь, девчата беспечно стягивали с ладных бедер узкие трусики, весело щебеча между собой, не обращая на Ивана ни малейшего внимания. И… тогда в нём погибал мужчина! С опущенной головой, расстрелянный террористками, он замертво валился с ног, как сломленный красный коммунар.

Еще бы!

Для этих молодых сучек Метелкин был не более чем банщик для гетер в римских термах. Ту-ту! Поезд ушел, отстукивая на стыках время. Как говорится, не откладывай пьянку на завтра, а занятия любовью на старость.

Ожидание легкого и острого, как шампанское, приключения постепенно исчезало. По Сеньке и шапка, а по Метелкину – колпак! Эти летучие создания, эти жгучие бабочки – не для него. Можно успокоиться.

Когда сегодня утром он направлялся на речку, проходя мимо больницы, видел их порхающую стайку возле совхозной машины.

Врачебную практику им, видимо, решили заменить полевыми занятиями. Иван злорадно усмехнулся – дергать за головки сорняки тоже надо уметь.

Поэтому вдали от женского сглаза, окруженный кустами краснотала и зарослями ржавого камыша, почувствовав волю, Метелкин блаженно растянулся в чем мать родила на горячем песочке, скинув ненавистные трусы, и всасывал сладкую мякоть прихваченных с собой слив.

Освобожденное от пут тело жадно впитывало в себя солнце и речную влагу, радуясь каждому прикосновению легкого ветерка или былинки.

Вот теперь Ивану стало понятно, почему только голый человек может быть по-настоящему свободен.

В Финляндии, отдыхая с женой, он видел памятник непокоренной Белой Гвардии: там, на высоком постаменте с мечом в руке стоял полностью обнаженный мужчина – аллегория Свободы.

Американское племя ирокезов вступало в бой всегда обнаженным, как в доказательство своего мужества и свободы.

Раскинув ноги и подставляя солнечным ладоням начинающее покрываться жирком пузо, Метелкин блаженствовал!

Листая Священную Книгу любви и вкушая «плоды персика», Иван улетал в далекое детство.

Впервые обнаженную женщину он увидел там, на пыльном чердаке старой больничной прачечной, где они с другом, тем самым Мишкой Спицыным, теперь заслуженным полковником, читали «Декамерона», блаженно покуривая махорку.

Женщины в прачечной не только стирали белье, но по субботам устраивали там баню.

Нагрев в огромном «титане» воду и накалив железную печку, они обливали ее кипятком, отчего прачечная сразу же превращалась в парилку. Затем, усевшись в круглые оцинкованные тазы с горячей водой или развалившись по лавкам, с уханьем и матерком поливали свои раскаленные плечи в спины.

Раздвинув ветхие потолочины, Иван с другом, затаив дыхание, смотрели вниз.

Сверху женщины казались им огромными белыми рыбами, которые то ныряли, то выныривали из стелющегося тумана.

Вид голой женщины еще не возбуждал, но уже притягивал их, и они каждую субботу, оставив занятия в школе, приходили сюда, цинично сплевывали под ноги, раздвигали горбатые потолочины и, как заядлые рыбаки, затягиваясь цигарками, ждали свою поклевку.

Женщины выплывали на середину прачечной из тумана, осторожно держа перед собой тазики с водой.

Медленные белые рыбы в речной воде.

Помывшись, белотелые купальщицы отдыхали, лежа на длинных лавках для белья.

В основном это были медсестры, работавшие здесь же в тихой районной больнице.

Догадливым и любознательным подросткам особенно нравилась одна новенькая прачка. Загорелая и сдобная, она напоминала пшеничную булочку, которую Иван однажды видел за стеклом на витрине, когда отец первый раз взял его в город.

Новенькую медсестру ребята звали на свой деревенский лад Пампушкой.

Обычно, весело напевая, она окатывала себя из большой алюминиевой кружки. Вода, лаская ее, стекала к ногам на темный цементный пол. Потом, помывшись и сладко потягиваясь, она долго лежала на лавке.

Пампушка нежно поглаживала свое тело, рассеянно массировала ладошками масляные бёдра и кудрявую светлую поросль внизу живота.

Ее груди с острыми девичьими сосками в это время так напрягались, что казалось, будто эти соски, как две тяжелые пули, вот-вот вопьются в потолок.

– Замуж тебе, девка, пора. Замуж, – назидательно говорили ей бабы. – В твое гнездо, да соловья бы…

Она только тихо посмеивалась и пошлепывала себя ладошками.

Лежа на спине, иногда красавица вскидывала вверх ноги и делала «велосипед» или «ножницы», разминая розовые бедра и икры.

Тогда деревенским, жадным до таких зрелищ подросткам во всей красе открывалась великая тайна природы. Открывалось невозможное, чего, несмотря на любознательность, они никак не могли постичь разумом.

Они были согласны караулить свою добычу сутками, не слезая с чердака, чтобы потом припасть глазами к женскому чуду – этому неиссякаемому роднику жизни.

Перехватывало дыхание и больно стучало в висках – в них медленно просыпался и рос мужчина. Хотелось быть могучим и сильным, великодушно-добрым, чтобы защитить это нежное, неотвратимо влекущее к себе и одновременно отталкивающее, нечто.

После они глубоко затягивались цигарками и долго-долго молчали.

Иван чувствовал, как тяжелели и наливались соком его мускулы, а сердцу, этому вечному пленнику, хотелось на волю из тесной грудной клетки.

Однажды подростки увидели здесь самое невероятное и самое прекрасное, что дает жизнь, чем все обязаны жизни, – любовное действо. Это было потрясением, от которого они потом никак не могли освободиться.

Было стыдно и сладко одновременно. Хотелось зажмуриться и отвернуться, но на это не хватало сил. Глаза смотрели и жадно сквозь потолочную расселину наслаждались неведомым.

В один из субботних дней Пампушка пришла купаться гораздо позже других. Она, осторожно переступая босыми ногами по цементному полу, еще не привыкнув к теплу и сырости и зябко ежась, поставила свой таз на лавку.

Бабы, беззлобно переругиваясь между собой, отдыхали в предбаннике.

Прачечная была пуста и жарко парила. Пампушка принесла еще один таз с водой и, усевшись прямо в него, болтала свесившимися ногами, сладко охая.

Но здесь надо остановиться и рассказать вот о чем: у старого культяпого Шибряя был сын, Мишка Глот, прозванный так с детства за свой зычный голос.

Мишка только что вернулся из армии. Красивый и статный, совсем не похожий на Шибряя, он был завидным женихом для местных невест.

Пользовался молодой Шибряй успехом не только у вчерашних выпускниц, но и у дам понадежнее – у выручалок, которыми Бондари в ту пору не бедствовали. То ли бабы были до этих дел жадные, то ли мужикам была водка больше по вкусу, но желающих порезвиться на стороне, особенно с молоденькими, всегда хватало. И они, самые охочие, вроде невзначай, жужжа, как мухи, кружили возле парня, обучая его самому древнему искусству – искусству любви и обольщения. Прилежный ученик схватывал столь высокие и необходимые науки, как говорится, сходу, налету.