Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет

— Что ж, приходите, вам будет полезно.

Теперь сидит, не дышит, ничего, конечно, не слушает, молится на своего Ронкина — чем, интересно, он ее покорил? Неужто умом, больше вроде бы нечем. Так ведь она же дурочка!

Вскакивает лучезарная Оленька. Привычно чувствуя на себе восхищенные взгляды, во взглядах этих купаясь, щебечет, что магнитофонная пленка выбита наконец из алчных хозяйственников, а Таня Смирнова оформила в деканате заявку на пятнадцать билетов до Петрозаводска. Оттуда поедут грузовиками, потом пешком, а немножко — озерами.

Пора собирать вещи, закупать консервы и крупы, комплектовать постепенно аптечку (кто продаст сразу столько йоду и анальгину, а главное, антибиотиков?). Петро сообщает, что сбегал на биофак, начертил с биологами знаменитую, по науке, раскладку: сколько калорий в день должен потреблять человек.

— Надо меньше белков, овощи, овощи надо, не дурацкое это мясо!

— Ой, — пискнула Оленька, — теперь конец, уморит…

— Цыц! — грозно шикнул Петро — в Оленьку, как и все, немного влюблен. — Заруби на своем носике: в чашке яблочного сока — весь твой дневной рацион!

— Ну, это уж ты хватил, — возражает даже Юра Степанов.

— Ничего подобного. — Петро, как всегда, обстоятелен и невозмутим, сбить его невозможно. — В Америке, если хочешь знать, есть даже комиссия по питанию. Так один сенатор представил доклад, я из "За рубежом" вычитал…

Общий хохот покрывает последние его слова.

— Ну, ты даешь — сенатор…

— Это они, чтоб классовых врагов извести…

— Америка нам не указ!

— Переизбрать его, переизбрать, — заливается смехом Оленька.

— Тише, ну тише! — тщетно взывает к собранию Даша.

Но ребят не угомонишь никак. Все вдруг, разом развеселились, все спорят, кричат, предлагают и то и это.

— Все, хватит, — останавливает разбушевавшийся народ Даша, — пора расходиться. — И, не удержавшись, сетует вслух, нарушая священную заповедь педагогики, подрывая авторитет начальства: — Надо бы экспедицию комплексную, с искусствоведами и этнографами с истфака, с нашими структурными лингвистами. Ну почему Сергей Сергеевич против?

— А что он одобряет, ваш Сергей Сергеевич? — въедливо спрашивает Ерофеев. — И как вы его до сих пор не убили, не понимаю…

— Ерофеев, я запрещаю в таком тоне, такими словами говорить о доценте Суворове, — с досадой на себя хлопает ладонью по столу Даша. — Слышите, запрещаю! Да, кстати, попробуйте только завалить сессию! С хвостами не поедет никто, так и знайте.

Ну-у-у, что значит филологи! Тут же поймали на слове.

— С хвостами-то ни боже мой, — серьезно басит Петро. — Сидеть же-ш не вдобно…

— Дарья Сергеевна, а у меня ма-а-аленький такой хвостик есть — копчик, — колокольчиком звенит Оленька.

— Хвосты — дело привычное, наследие предков, все одно что лады, — поглядывая на "камчатку", острит Ронкин, и Валечка заливается счастливым смехом.

— Хватит, хватит. — Даша тоже смеется. — Будет вам. Завтра в пять факультатив по ладам.

Открывается дверь, входит заранее обиженный зав.

— Что за шум, Дарья Сергеевна? — Толстые губы распущены на пол-лица, косматые брови торчат в разные стороны. Сразу становится скучно. — Ах, собра-а-ние… А почему смех? А-а-а, Ерофеев, — зав яростно веселеет, — зайдите, будьте столь любезны, ко мне. О-о-о, Персина, — брови в нарочитом изумлении лезут вверх, — вы-то что здесь делаете?

— Она член экспедиции, — сухо информирует Даша.

— Вот как? — Зав полон энергии. — В таком случае, Дарья Сергеевна, нижайше прошу пожаловать и вас вместе со своей подопечной, взгляните на успехи Персиной, так сказать, визуально… Кстати, первый курс в июле едет в колхоз, вы это знаете? Так я могу забрать Ерофеева?

— Можете, мы закончили. До свиданья, товарищи.

Предстоит очередная выматывающая беседа с завом, и Даша знает о чем: Людочка сообщила. Остановила в коридоре и зашептала, испуганно округлив глаза:

— Сергей Сергеевич против того, чтобы Ерофеев ехал на Белое море, у него даже бумага составлена…

— Какая бумага? Почему он против?

— Потому что Ерофеев не ходит на его лекции.

Пропади ты пропадом, дурак ненасытный, дались тебе эти лекции! Надо теперь объясняться: Володя на Белом просто необходим, а тут еще Персина свалилась на голову. Как убедить зава не мучить ребят, как уберечься от ответной мутной волны его демагогии? "А колхоз — это наказание, что ли? У нас всякий труд почетен, и Ерофеев в колхозе нужен не меньше, а уж всякие там шуры-муры вашей двоечницы Персиной… Избавьте, пожалуйста…" Даша тяжело поднимается со стула и плетется к заву.

И еще день позади — неудачный, как всегда, когда сталкиваешься со службой быта.

Даша знала — юбку от купленного в комиссионке костюма надо укоротить, Галину кофту, наоборот, удлинить. А раз то и другое вязаное, придется дело иметь с "Трикотажницей". Тянула, откладывала сколько могла, но вот зима позади, весна на дворе, больше откладывать невозможно, совсем носить нечего.

Заранее раздражаясь, Даша уложила вещи в здоровую сумку, потащила через всю Москву к Никитским воротам (рядом с домом пункт почему-то закрыли, недостаточные, видно, были очереди). Ехала злая, несчастная, боялась: а вдруг и этот закрыт или открыт, да не примут вещи? Никто ведь не знает, что берет "Трикотажница", а что нет. "Мы этого не делаем…" — знакомая безнадежная формула, вмещающая в себя все.

Лекция начиналась в двенадцать. Даша прибыла к Никитским без десяти одиннадцать, к открытию. К счастью, она была только третьей, неизвестно, правда, что таилось в глубоких сумках у тех двоих, предыдущих. Стараясь не волноваться (на двери висел огромный замок), не думать — а вдруг та, от которой Даша сейчас зависит, опоздает, заболеет, уедет на таинственную фабрику (сколько раз нарывалась на записку, наспех накарябанную карандашом), она стояла и тоскливо ждала.

Приемщица пришла, опоздав ненамного, но пришла, уже недовольная, дверь за собой плотно закрыла, заставив ждать на морозе, правда, несильном. Все молчали, не возмущались, боялись приемщицу раздражить. Так прошло еще десять минут. Даша изо всех сил старалась оставаться спокойной, но сердце больно стучало, пальцы скрючило от холода и волнения.

Двадцать минут двенадцатого, до Моховой идти минут десять, не меньше, да еще раздеться, подняться в аудиторию… Наконец их пустили.

— Что у вас? — это уже к ней, хмуро, не поднимая взора.

Даша торопливо вынула кофту.

— Удлините, пожалуйста. Сиреневым, если можно, как кантик.

— Какой еще кантик? — Дашина наивность просто из себя выводила. — Вообще нету шерсти. Сиреневым!.. В том квартале звоните…

— А юбку можно укоротить? — падая духом, спросила Даша. В голосе невесть откуда просящие тонкие нотки.