Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи

В результате набросили мы на себя свои куртки и пальто да помогли Зине с подругой вставить руки в рукава их утепленной и удлиненной верхней одежды. А потом подождали, пока они, прихорашиваясь перед высоким театральным зеркалом, осматривали себя в полный рост. Пока, очевидно, оставшись вполне довольными своим видом со стороны, они радостно не вспорхнули к нам.

И вырвались мы все на улицу. На ранневесеннюю, замечу, улицу, на которой все говорило именно о ранней весне: и полузамерзшие к вечеру ручейки, и грязные от запущенной экологии машины, и поеживание быстро проходящих мимо горожан. И только нам, еще тепленьким, она, ранняя весна, была в сплошное удовольствие – и ручейки, и экология, и безусловно горожане. Но главное, разнесенный по ее весеннему воздуху свежий запах природного обновления, пробирающий тебя до костей, и будоражащий, и устремляющий…

К чему? Не знаю, не могу ответить. Потому что не определен и неконкретен весенний воздух, как и чувства, которые он в тебе вызывает. Просто знаешь ты, что ничего еще не закончилось – ни этот вечер, ни молодость, ни спешащая за ней жизнь. Ничего не закончилось, а, похоже, все только начинается. И так будет всегда, независимо от количества уже прожитого.

И неизвестно, что еще произойдет, вон там, за поворотом ближайшего переулка, куда уведет тебя он, какую приятную непредвиденность предоставит? И даже не важно, нужна ли она тебе, непредвиденность, хочешь ли ты ее. Может, и не хочешь – твое, в конце концов, дело. Главное, что выбор есть. Сам факт, что она присутствует, носится в воздухе и обещает, – сам такой факт будоражит и сильно разукрашивает общую скромную ежедневность. Хотя – повторю: реализуется ли все то, что обещано и нашептано тебе втихаря? Или нет? Это второй и, в общем-то, несущественный вопрос. Ведь порой само обладание и не обязательно, достаточно догадки, что обладание возможно.

А вот и Инфант топчется в сторонке у противоположной стороны скверика. И портфель при нем. И по тому, как отвисает Инфантова кисть, да и вся вытянутая за ней рука, понятно, что не легкий на сегодня у него портфельчик оказался.

Мы всей гурьбой и рванулись к нему, расталкивая на узкой проезжей части машины, устремляя за собой Зину с подругой. Но только чтобы разочаровать их обеих. Потому что, возможно, у них были совсем другие планы на поздний вечер – более культурные, цивильные, одним словом.

Ну, ночной клуб какой или ресторан-кофейня, на худой конец. В конце концов, не девчонки какие-нибудь, а пусть еще вполне молодые, пусть озорные еще, но уже взрослые женщины. И не пристало таким женщинам в скверике прямо напротив театра первую бутылку сушняка вместе с незнакомым и странноватым на вид Инфантом из горла распивать.

А им как раз именно такое и предстояло. Да и нам тоже. Потому что обидно выбило нас из подпитого нашего баланса, то есть из гармонии, и срочно следовало к ней возвращаться. А Инфанту просто-напросто надо было нас нагонять.

И хотя ни Зина, ни подруга ее нас не одобрили ни взглядом, ни словом, а даже как-то засомневались поначалу, но все равно глотнули из бутылки. Лишь переглянулись опять же двусмысленно.

– Да это все из-за бомжа этого, – напомнил про меня Илюха. – Это его заразные привычки вот так незаметно на нас перекинулись. Вы тоже будьте осторожны, а то, как и мы, пострадать можете, будете теперь каждый раз после театра вот так же… – предупредил Илюха женщин, заливая себе рот.

– Ты, Инфант, пропустил веселый спектакль, – постарался представить я и Зине, и подруге ее Инфанта.

Но тот не представлялся. Не хотел, наверное. А хотел стоять молчаливо.

– Да, он не театрал, – перевел разговор на Инфанта Илюха. – Как, например, мы с тобой.

И я согласился – точно, не театрал.

– Ты, лапуля, – наконец-то проявился печальным голосом Инфант, – теперь сам будешь этот портфель таскать.

И в голосе его зазвучала обида. Которая, по-видимому, и помешала ему естественно отреагировать на совсем близко подошедших к нему женщин. Хотя те осматривали его почти без боязни.

Но я не хотел дискуссии, особенно про портфель, особенно в присутствии посторонних. И поэтому, чтобы ее избежать, сам прильнул губами к горлышку бутылки.

А потом оторвал от губ булькающую емкость и налил Инфанту в стаканчик, потому что Инфант всегда пил только из стаканчика. Запретили мы ему не из стаканчика.

Так как давно заметили, что, после того как он присосется к любой, не обязательно даже спиртной, бутылке, – содержимого в ней почему-то становилось подозрительно больше. Он вообще легко ломал все физические законы, этот Инфант.

А вот теперь я произведу волюнтаристскую остановку в своем сюжетном продвижении, потому как пора ввести в него новый персонаж, то бишь, самого что ни на есть Инфанта. Потому как он еще один основной герой данной, да и многих последующих историй. Или их канва, если можно так про человека.

К тому же он более других отчетливо требует дополнительного описания и объяснения, так как без объяснения можно легко запутаться в Инфанте. И заплутать в нем.

Короче, Инфант был странен. Хотя, говоря об Инфанте вслух, мы и в глаза, и за ними употребляли более лицеприятное слово – «неадекватный». И ничего, если честно, в этом слове плохого не подразумевали.

Да и то сказать, еще ведь грибоедовский Чацкий, насколько я помню, восклицал под самый занавес своего горя: «Я странный? – восклицал Чацкий. – А не странен кто ж?!»

И действительно, ну кто ж не странен?

Ведь если каждый из нас обернется вокруг себя, приглядится к окружающему народу – к родственникам, например, особенно со стороны жены или, наоборот, мужа. Или к друзьям, к тем, которые с детства. Да и к остальным тоже приглядится – то каждый поймет вслед за мной, что все, абсолютно все неадекватны. Со своими, так сказать, прибамбасами.

И даже я, и даже не исключено, что и Зина с подругой. Ну а про Илюху и говорить нечего – достаточно лишь в его глазки, даже в темноте светящиеся неестественной живостью, заглянуть. Как будто он робот электрический какой, заряженный выше самого допустимого предела.

Да и хорошо это, что мы все неадекватны. Так жить слаще, когда у каждого свои уникальные представления на этот мир имеются. Не совпадающие порой с общепринятыми, подтвержденными наукой.

И все же если честно, то на общем фоне общей неадекватности Инфантова неадекватность отчетливо выделялась одиноко торчащим гладко отесанным колом. Или, если попытаться найти более литературное сравнение, то скажем, что она, неадекватность, билась мускулистой мухой в запыленное на солнце оконное стекло. И мерно жужжала при этом.

Итак, описываю.