Николай Беспалов - Встречи на ветру

– Уходи прочь! – Задело.

– Учтите, товарищ учитель, если Вы хоть словом обмолвитесь о том, что тут было, – я махнула рукой в сторону тахты, – я и в Москве Вас достану. Напишу прямо в партийный комитет. Самый главный.

– Постой, – трусоват был бедный Валя, – я ничего не скажу. Так и не было ничего. Так ведь? – Какая мерзкая у него улыбка.

Вышла в переулок Работников связи, и ветер ударил в мое разгоряченное лицо. Остудил жар. Испарилась любовь. Так закончилась моя первая встреча на ветру.

Такие слова пришли мне в голову по дороге домой. Папа с мамой даже не повернули головы, буркнули «Привет» и продолжали смотреть телевизор. Я же заперлась в ванной. Почти час я отмокала в теплой воде и все смотрела на свое тело. Оно стало чужим.

Так закончилась моя первая встреча с мужчиной. Первая встреча на ветру.

Из общежития меня поперли, а куда деваться – не знаю. Город стал для меня чужим. Но и уехать не могу. Гордость не позволяет. Белые ночи отходили, и в город пришли сумерки. Казалось, нет ни ночи, ни утра, ни дня. Все едино. Одну ночь я провела в зале ожидания Московского вокзала. Милиционер турнул оттуда. На другую меня приютила женщина-проводник. Сжалилась.

– Тебе, девушка, одна дорога, – сказала она рано утром, перед тем как уйти и спровадить меня, – в дворники идти. Можно бы и в строители, но больно ты изящна для работы на стройке.

Я к тому времени похудела. Задницу не срежешь, но с моей талией она выглядит очень симпатично.

– Дам тебе в долг тридцать рублей. – Тетя Нина – женщина добрая. – Это почти половина моей зарплаты. Отдашь, когда заработаешь.

Из дома мы вышли вместе.

– Мне направо. – Проводница одета в форму, я с чемоданом и в легком платьице, а вдоль улицы, как в трубе, дует ветер. – Дойдешь по Гончарной до площади Восстания, а там по Невскому. Спросишь, где находится стройтрест номер двадцать. Там спросишь Чурикова Ивана Петровича, это брат мой. Вот тебе записка. – И, уже уходя: – Чемодан сдай в камеру хранения. Долг вернешь.

– Вы же сказали, что для стройки слишком… – Не поворачивался язык назвать себя изящной, я подобрала другое определение: – Худа.

– Ты не худая. Не видела ты худых, а мне довелось в войну повидать ленинградцев из блокадного города. Ты, я же сказала, изящна. Братец, может быть, найдет тебе какую-нибудь работёнку в конторе, для твоей натуры пригодную. Иди уж, а то я с тобой на выдачу белья опоздаю. – Тетя Нина хлопнула меня по плечу чисто по-мужски, ругнулась беззлобно и ушла.

Я осталась стоять на тротуаре с чемоданом в руке и открытым ртом. Это какую же пригодную для моей натуры работёнку найдет мне брат проводницы? Ветер набирал силу. И пошла по улице Гончарной, слегка наклонившись вперед и бормоча под нос: – Все равно я буду жить и учиться в этом городе. И ты, ветер, не мешай мне.

Потом в голову полезли какие-то совсем сумасшедшие слова:

Так и дошла, сопротивляясь ветру и твердя слова, до входа в Московский вокзал. Часы на стене показывали московское время – семь часов тридцать три минуты.

Тётя Нина женщина добрая, но очень нехозяйственная. Сама не поела и мне не предложила ничего кроме чая. В подвале полумрак. Дядька в окошке камеры хранения, наверное, вчера сильно пил и закусывал луком. Вонь страшная.

– У тебя поезд когда отходит? – дыхнул мне в лицо.

– Вечером, – вру я.

– Врешь, девка. Меня не проведешь. Я пятнадцать лет цириком служил в Крестах. У меня глаз наметан.

Кто такой цирик и какие такие Кресты, я не знала, но мне стало страшно.

– Нет у меня билета. Пока. Но я обязательно уеду, – опять лгу я.

– Шагай. Тебя как раз у Катьки ждут.

Опять загадка. Какая Катька и кто меня у неё ждет? Скоро я узнаю, что Катька – это памятник Екатерине Великой и что там по вечерам толпятся проститутки.

Я уже знаю, что Невский проспект – главная улица Ленинграда и что пролегает он от Адмиралтейства до этой самой площади Восстания, что на нем главные универмаги: Гостиный Двор, ДЛТ и Пассаж. Сколько времени я потеряла, толкаясь в них в то время, когда нужно было бы готовиться к экзаменам. Чего скрывать, это в Пассаже я купила с рук дикую редкость, колготки, и чуть не попала в милицию.

Знаю, как он назывался изначально – Большая першпективная дорога, и по ней возили грузы для Адмиралтейства.

Вот и дом, что назвала мне тётя Нина. Никакой вывески не вижу. Она назвала номер треста, но я его позабыла. Кручусь вокруг, мешаю прохожим. А ветер всё дует и дует. А живот скоро взорвется, все бурчит и бурчит. Плюнула я на всё и пошла искать, где бы можно было покушать дешево. Денег совсем мало осталось. Тетининины тридцать рублей я не трону. Это мой неприкосновенный запас.

Иду, иду, народ спешит по своим делам. Прохожих становится все меньше. Люди уже вовсю трудятся над выполнением планов партии и правительства. Были у нас пятилетки, стали семилетки. Один черт вкалывать надо. Мой папа говорил: не прольешь пота – не получишь краюху хлеба. Он льет свой пот в порту. И за свой пот имеет не только краюху хлеба. Несмотря на сильный ветер, мой нос чует аппетитный запах. Так пахло у нас, когда мама начинала заправлять пироги. Так и есть! Написано «Пирожковая», а выше название: «Минутка».

На семьдесят копеек я наелась от пуза. До вечера хватит, а там погляжу, что мне бог пошлет.

Опять народу полно. Сбежали, наверное, с работы и теперь шастают по магазинам. У людей денег прорва. Папа как-то сказал маме: «Деньги портят человека, но без них он становится зверем. За копейку может убить».

Мой папа очень умный. Зря, что ли, он в Мариуполе числится лучшим политинформатором в Доме политпросвещения.

Мамочка моя родная! Время-то уже – около десяти.

– Дядечка, – остановила прохожего.

– Тоже мне нашлась племянница. Чего надо? – Фу, как грубо! А говорят, все ленинградцы – интеллигентные люди.

– Гражданин, не подскажете ли вы мне, где находится строительный трест.