Валерий Грузин - Гибель Киева

Вот такие разные и непохожие собрались они в одной комнате, в которой ещё многое произойдёт, а может, и судьба Киева будет решаться. Но пока до этого не дошло в двери осторожненько постучали.

Расположившаяся на полу между столами Барбара навострила уши, так что Александр поспешил к ней. В дверях возник всё тот же Анатолий.

– Так как насчёт компенсации? – не столько вопрошал, сколько требовал киевовед. – Твой монстр, кажется, отколол мне кусок сердца. Только коньяком можно приклеить.

– Ты же знаешь, собака не любит пьющих. Даже коньяк. Даже дагестанский, – парировал Александр.

– Ладно, пошли покурим. Может, сойдёмся на закарпатском, – предложил Анатолий, едва заметно подморгнув левым глазом.

Александр уловил, что подмаргивание не осталось незамеченным. С равнодушным видом он сунул в карман пачку сигарет и направился было к двери, когда его остановил размеренный голос Владимира.

– А волкодав? Ко мне должен зайти депутат, и не хотелось бы встречать его неподобающим образом, – Владимир всегда старался говорить чётко и бесстрастно, понижая тембр до баритональных ноток, хотя по жизни природа определила ему исполнять партию тенора.

– Ладно, встречай подобающим образом, – не стал уговаривать его Александр.

Они вышли во двор, и Барбара удивила его ещё раз: она чётко заняла позицию между ним и Анатолием, как бы создавая своим телом защитный барьер.

– Давай твои панские, – вытаскивая из протянутой Александром пачки Rothmans International сигарету с золотым ободком, Анатолий обвёл цепким взглядом редакционные окна, выходящие во двор. – Тут такое дело, тобой интересовались.

– Надеюсь женщина? Хорошенькая?

– Да нет. Двое мужиков. Из ГБ. Я их за версту чую. Спиной. – Анатолий прикурил от зажигалки, оберегая пламя своими руками так плотно, что едва не обжёг ладони.

– Я же говорил, – несколько раздражённо напомнил ему Александр, защёлкивая крышку своего «зиппо», – эта зажигалка с ветрозащитой. Ну и что они хотели?

– Вот этого не знаю. Но думаю, пришли по твою душу, – Анатолий закашлялся. – Красивая сигарета. Душистая. Но моя «Прима» лучше. Да и дешевле. Они у главного час проторчали, а кадровик твоё дело притаскивал. Когда я сунулся к шефу, оно на столе открытым лежало. Так они его сразу газетой накрыли. И замолчали враз. Нехорошо замолчали.

Анатолию можно было верить. Эти дела он знал. В советские времена его и обыскивали, и в КГБ таскали, и сажали, и с работы попёрли, да так, что нигде, кроме котельни, устроиться не мог. С тех пор ни о какой политике и слышать не хотел – только история. Раскапывал о Киеве невероятные вещи. Как и Александр, любил времена просвещённых монархов, которые прислушивались к поэтам, и не любил современных мужланов в «мерседесах», карьеристов, казнокрадов и взяточников, равнодушных и глупых горожан, которым на уши «вешали лапшу» и они её покорно оттуда снимали и обречённо пережёвывали.

Александр смотрел в его уставшие глаза, на его мятый твидовый пиджак, заколошмаченный турецкий свитер и думал: «Вот с кем можно в разведку идти». И, будто прочитав его мысли, Анатолий неожиданно завернул:

– А Владимир твой – блядь. Да и в блядской комнате вы сидите. Впрочем, как и все мы. – Он растоптал окурок и вдруг с каким-то озарившим его вдохновением начал рассказывать о том, что знал и любил. – Я тут раскопал. На нашем здании, оказывается, красный фонарь висел. В середине девятнадцатого века тут весь квартал – одни красные фонари. Некрещёные еврейки открывали один за одним заведения, дающие такие проценты, о которых не могли мечтать торговцы ценными бумагами и водкой. Канава стала единственным местом скопления публичных домов, так что жить там сделалось почти неприличным. Когда Муравьёв в Киев приехал, он первым делом выселил падших дев с Андреевского спуска на Подол – за Канаву, которая тогда разделяла нынешние Верхний и Нижний Вал, а затем уговорил генерал-губернатора закрывать их хотя бы на выходные. Так недовольные киевляне окна камнями побили. А потом их вообще выперли за город, на Ямскую. «Яму» Куприна, небось, читал?

– Да читал. Только что изменилось? Теперь они снова в центр попёрли. Массажные, сауны да клубы всякие. Но не в том беда. Беда от орды, которая отовсюду хлынула. Особенно донецкой. Она-то Киев и угробит, если уже не угробила.

– Не скажите, батенька, – хитро глянул на него Анатолий, доставая пачку «Примы». – Киев такой город, что орду пережуёт и косточки выплюнет. Так уже не раз бывало.

– А мы что: молчать будем да сопли жевать?

– Отчего же молчать? Писать будем, – вздохнул Анатолий, засовывая вынутую было сигарету опять в пачку. – Давай пойдём, а то напридумывают тут разного. А собака у тебя красивая и умная, – и он погладил Барбару. Та высоко подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.

На проявление эмоций Барбара не разменивалась. Исключением был лишь автомобиль: то ли она считала его своей будкой, то ли возлагала надежды на то, что эта громыхающая колымага рано или поздно отвезёт её в прежний дом, что точно не известно, однако запрыгивала на заднее сиденье с явным удовольствием, а покидала с большой неохотой.

Когда подошла Регина, Александр предпочёл не рисковать: кто знает, как она отнесётся к незнакомому человеку в её будке, и вывел собаку наружу, дабы представить их друг другу. Барбаре не нужно было объяснять, какое место занимает эта женщина в стае.

Регина была редкостной женщиной: она не умела варить борщи или, выделив подходящую мишень, на первом же свидании строить планы на будущее, но зато умела вспыхивать от ничего не значащей для zhlobich детали на мужском лице, например от хищного выреза ноздрей. С ним так и произошло.

Забрёл он как-то в её лабораторию, где она печатала интересующие его снимки, и там, в приглушённом свете красного фонаря, сумела рассмотреть его руки. «Боже праведный! Да у тебя кисти скрипача!» На него тогда нахлынуло…

Вот так же при красном свете в закрытой на крючок ванной комнате, где на ванну ставился толстый фанерный лист, а уже на него водружался пузатый фотоувеличитель «Фотокор», он, четырнадцатилетний подросточек, ощутил за ухом прерывистое дыхание его совсем взрослой тёти и впервые в жизни услышал, как бьётся собственное сердце… и там же впервые увидел, насколько широкими могут быть женские бёдра.

Жаль, что нет такой статистики: сколько мальчиков лишилось невинности в домашних фотолабораториях, ведь в советские времена уединяться на ограниченной жилплощади было куда сложнее времён нынешних. Да и красный свет содействовал…

С Региной никогда не знаешь, что будешь делать в ближайшие пять минут, но зато твёрдо ведаешь, что обратиться к ней можешь с любой просьбой, и она не станет перечислять причины, по которым её трудно выполнить, а начнёт думать над тем, как её выполнить побыстрее. Такая просьба у Александра была. Как ни крути, а в одиночку конецкого не взять.