Александр Петров - Меморандум

— Да там у вас стукачи, они же записывают всех прихожан, а потом вызовут меня куда надо, выгонят из ВУЗа, и стану я грузчиком в овощном — этого вы хотите?

Так бы я продолжал катиться по наклонной, так бы и спился бы вместе с родной страной, если бы не одна ночь перед Рождеством. В те смутные дни и черные ночи гуляли мы напропалую, и я слегка посмеивался над старухами, соблюдающими пост.

— Лешенька, ты не купишь нам рыбных пельменей, сейчас это такой дефицит.

— Да бросьте, тёть Лина, я вам лучше мясных принесу, подумаешь, какая разница, если такая жизнь пошла.

— Ох, сы?ночка, так нельзя говорить, вот мы с Дусей помолимся за тебя, и тогда сам поймешь.

— Ну помолитесь, хуже не будет, может, Бог и меня заметит.

…А следующей ночью после обычного пьяного дня с девушками я попал в ад!

То есть тело мое по-прежнему валялось на смятой постели, оно хрипело прокуренным воздухом, на столе среди грязных тарелок возвышался частокол порожних бутылок — и вдруг понял, что вижу себя со стороны.

Воспарил я под потолком, повисел сизым облаком, потом вылетел в морозную тьму, рухнул вниз, прошиб лбом заснеженную землю, пронесся по темному туннелю и оказался в огромной пещере, объятый языками пламени и опутанный огромными червями размером с питона. Эти гнусные существа вгрызались мне в грудь, в горло, выползали из спины, пролезали в рот, в уши, глаза.

Я пытался кричать, но в мою глотку вместо воздуха попадала печная копоть, выстилавшая пол, наполнявшая смрадную атмосферу черной гарью, отчего нутро мое горело и страшно хотелось пить. От жгучего смрада мутило и тянуло на рвоту, но вместо очищения от внутренней грязи, спазмы лишь добавляли боль и непрестанные судороги. Я брезгливо пытался отодрать от себя огромных червей, а они просачивались сквозь почерневшие от копоти пальцы и снова беспрепятственно вгрызались в горло и вылезали из затылка, чтобы вонзиться в ухо…

Я был целиком занят собственными страданиями, но каким-то внешним зрением видел, как вокруг такие же как я закопченные голые люди кричат, выпучив безумные глаза, скрипят зубами, пытаясь вырвать из себя червей, заглатывая копоть и получая остриями длинных пик уколы от каких-то страшных существ, похожих на черных летающих ящеров.

Продолжалось это страшное безумие очень и очень долго, я потерял чувство времени, надежду на избавление — и вдруг словно луч света блеснул во мраке. И я увидел двух старушек в домашних платьях, которые перед иконами со слезами просили Христа Бога и Пресвятую Богородицу помиловать меня и наставить на путь истинный. Мне почему-то вспомнились рыбные пельмени, розово-белая картонная пачка блеснула передо мной, стало ужасно стыдно, я заорал что было сил как когда-то в детстве: «Господи, помилуй! Я Твой, Твой навечно! Спаси меня!» — и очнулся на своей постели, мокрой от пота и слез.

Дождавшись открытия центрального районного гастронома я первым вбежал в отдел гастрономии, схватил четыре пачки рыбных пельменей и бегом, весь в инее, в клубах пара, понесся к кирпичной высотке на берегу оврага. Поднялся на четвертый этаж, воткнул палец в кнопку звонка. С минуту никто не открывал. Потом со скрипом отодвинулась створка соседней двери, в щели появилась лохматая спросонья женская голова и прошептала:

— Ну зачем так шуметь, молодой человек! Они на заутрене в церкви. Идите туда, вы их еще застанете.

— Большое спасибо, простите!

В то утро я ни разу не подумал об опасности, которую могут представлять стукачи, мне было все равно, что станет со мной, с моей учебой, с карьерой и даже перспектива всю жизнь таскать мешки с картошкой и морковкой в овощном магазине не казалась трагедией. Я порывисто зашел в церковь, глубоко вдохнул с детства знакомый аромат восковых медовых свечей и смолистого ладана, увидел моих старушек, упал перед ними на колени и обнял их корявые больные ноги. Они подняли меня с колен, заурчали слова утешения, погладили по голове руками с распухшими суставами и легонько подтолкнули к священнику, что стоял у золотистой тумбы. Женщины из очереди расступились и пропустили меня вперед.

Батюшка спросил, почему я такой взъерошенный, я рассказал о последних днях и погружении в ад с червями. Он почему-то улыбнулся, похвалил, задал еще несколько вопросов, я как мог ответил и, накрыв голову лентой с крестами и прошептав короткую молитву, батюшка меня отпустил. Старушки поставили меня перед иконами и сказали:

— А теперь благодари.

— Как? Я не умею…

— Своими словами, как маму о купленном мороженом.

И я стал выдавливать из себя:

— Спасибо, благодарю, Господи, спасибо Матерь Божия, спасибо, благодарю, спасибо… — Кланяясь китайским болванчиком, нимало не волнуясь о том, что выгляжу смешно и нелепо.

А потом второй священник вынес из распахнутых ворот золотую чашу, народ стал по очереди подходить, я тоже по привычке засеменил в народной струе, но тут меня сзади тронул за плечи батюшка, который со мной говорил и остановил:

— А тебе пока рано, к причастию сперва приготовиться нужно.

Так я впервые исповедался, как умирающий, как тяжело больной, как смертельно раненый. Старушки на морозной улице поздравили с первой исповедью, мы шли до дома и говорили о моем прозрении, погружении в ад, они объяснили, что червь неусыпающий — наказание за несоблюдение постов. Я вручил им пакет с пачками рыбных пельменей, наверное растаявших, слипшихся в церковном тепле, на что они махнули рукой:

— Вот спасибо тебе, Лешенька! Вот услужил старушкам.

И решил я хотя бы оставшиеся до праздника четыре дня поститься, молиться, читать книжку о Рождестве Христовом — и как ни странно, выдержал это маленькое испытание без натуги.

И еще долго перед моими глазами всплывали из-под земли и зависали как на прозрачном экране огромная пещера с прокопченными каменными сводами, люди, объятые черной копотью, пожираемые червями, летающие ящеры с пиками, и я среди этого мрачного безобразия.

А в Рождественскую ночь я увидел Пресвятую Богородицу. Боже, как Она прекрасна!

Совсем юная Дева, склонилась над крошечным Младенцем и ворковала белой голубкой. Я стоял в дальнем затемненном углу пещеры и затаив дыхание любовался этой поистине вселенской нежностью чудесного материнства. Волхвы и пастухи ушли, престарелый Иосиф дремал, уронив голову на грудь, и лишь юная прекрасная Мария прижимала к губам маленькие ручки Младенца, длинными тонкими пальцами гладила пушистый затылок и шептала слова великой материнской любви.

Всё плохое и нечистое во мне словно сгорело в невидимом пламени чистоты Приснодевы, исчезло, улетучилось вселенское зло. В эти краткие минуты рождественской ночи, отсюда — от материнских божественных объятий, отсюда — от пещерки с кроткими осликами, с дремлющим Иосифом, едва тлеющими углями очага, отсюда — и по всему необъятному космосу разливались живые струящиеся рассветные лучи восхода новой жизни в совершенной любви. Я же… А что я!.. Смотрел, запоминал, впитывал, и сердце мое таяло как воск, и знал я, что прежним уже не буду, в эту рождественскую ночь и я родился новым человеком.