Софи Оксанен - Очищение

Девушка привела себя в порядок и вышла на кухню. Во фланелевой ночной рубашке она выглядела еще моложе.

— Я никак не пойму, откуда ты знаешь эстонский?

— А что тут странного?

— Ты ведь не из наших краев. И даже не из Эстонии.

— Нет, я из Владивостока.

— И вдруг очутилась здесь.

— Да.

— Весьма интересно.

— Правда?

— Да. Такой старый человек, как я, не может знать, что во Владивостоке открыли школы, где изучают эстонский. Здорово времена меняются!

Зара заметила за собой, что снова ковыряет в ухе. Она опустила руки вниз и затем положила их на стол рядом с тазиком с помидорами. Самый большой из них был размером с кулак, а самый маленький — с ложку, каждый из них едва не лопался от спелости, из трещин тек сок. Поведение женщины менялось, и Зара не могла предположить, к чему приведут сказанные ею слова или поступки. Алиде села, потом встала, вымыла руки, принялась хлопотать, снова вымыла руки в той же воде, вытерла их, просмотрела банки и тетрадь с рецептами. Она очищала от кожуры, нарезала, снова мыла руки — непрерывная деятельность отвлекала внимание, трудно было понять, о чем она думает.

Сейчас каждая фраза Алиде становилась своего рода обвинением. Когда она накрывала на стол, каждое ее слово и даже звон тарелок и стук ножей звучали издевкой. От каждого такого звука Зара вздрагивала. Надо было постоянно обдумывать, что сказать, вести себя как приличная девочка, которой можно доверять.

— Муж обучил меня языку.

— Муж?

— Да, он родом из Эстонии.

— Ого!

— Из Таллина.

— И теперь ты хочешь туда поехать? Чтобы он наверняка нашел тебя?

— Нет!

— Зачем же тогда?

— Мне необходимо уехать отсюда.

— Ты, конечно, можешь попасть в Россию. Через Валгу или Нарву.

— Туда мне ехать нельзя. Мне надо попасть в Таллин. И затем пересечь границу.

Дело в том, что мой паспорт остался у мужа.

Алиде наклонила пузырек с сердечным лекарством, распространился запах чеснока, она налила ложечку вязкого лекарства на меду и отнесла пузырек обратно в холодильник. Надо будет приготовить еще такое же, может быть, более сильное, положить побольше чеснока, она так ослабла. Ножницы, которыми она нарезала перья лука в картошку, казались тяжеленными, зубы не справлялись с хлебом. У девицы недобрый взгляд. Алиде взяла соленый огурчик, отрезала кончик и, нарезая его на кусочки, стала засовывать их в рот. В горле помягчело, голос стал гибким, управляемым.

— Твой муж, видать, особенный человек.

— Да.

— Я что-то раньше не слышала о таком эстонце, который ездил бы искать жену во Владивостоке и обучал ее эстонскому. Мир на самом деле изменился!

— Паша — эстонский русский.

— Паша? Ну, наконец-то. Но я не слышала, чтобы русские из Эстонии ездили искать жену во Владивостоке и обучали ее эстонскому. Так, значит, было в твоем случае? Хотя обычно русские в Эстонии говорят по-русски и тогда их жены тоже обучаются русскому, они так и щелкают словами, будто такт отбивают. От каждого словечка лишь шелуха отскакивает, как от семечек.

— Паша — особый человек.

— Вот уж, действительно. И Зара просто счастливица. Почему же он взял жену из Владивостока?

— Он там работал.

— Работал?

— Да, работал.

— Тогда как обычно приезжают из России сюда, а не наоборот. Касается ли дело работы или чего-то другого.

— Он — особый человек.

— Настоящий принц. Так и слышится. Да еще повез тебя на каникулы в Канаду.

— На самом деле мы познакомились в Канаде. Я поехала туда работать официанткой, я уже рассказывала об этом, и там встретила его.

— А потом вы поженились, и он сказал, что тебе больше не придется работать официанткой.

— Что-то в этом духе.

— Ты уже можешь книгу написать на эту тему, этакая романтическая история.

— Нет.

— Путешествия, машины, гламур. Многие девушки хотели бы иметь такого мужчину.

Зара спрятала полученные от Оксанки рекламные проспекты в шкаф, в особую сумку со своими вещами, так как не знала, какого мнения была бы мама об этом деле. Насчет бабушки можно не беспокоиться, она не перескажет матери, о чем говорила Оксанка. Но все же о визите подруги придется упомянуть, потому что женщины из их коммуналки все равно насплетничают. Они захотят узнать, какие гостинцы принесли и каждой надо будет поднести по глотку джина. Мама тоже, наверное, обрадуется гостинцам. Но будет ли она рада, узнав, что Заре найдется работа в Германии? Поможет ли, если Зара сумеет рассказать, сколько долларов она смогла бы посылать домой? Что, если долларов будет ужасно много? Завтра ей надо будет спросить у Оксанки, какую сумму можно осмелиться пообещать. Надо будет выяснить еще и другие подробности. Сможет ли она экономить так, чтобы накопить денег на пять лет вперед? Чтобы она могла пойти учиться и получить образование. Удастся ли ей экономить и при этом посылать деньги домой? А если она пробудет там недолго, скажем, всего полгода, сможет ли она и за это время достаточно сэкономить?

Зара засунула в сумку также и подаренные Оксанкой колготки. Если мама увидит, она тут же их продаст, сказав, что дочери такие не нужны. Бабушка на минутку отвлеклась от разглядывания неба.

— Что там у тебя такое?

Зара показала плоский пакет. Это был прозрачный пластиковый пакет, внутри которого находилось блестящее, цветное, вклеенное в картон фото длинноногой женщины с ослепительными зубами. В картоне было небольшое оконце, через которое виднелись колготки. Бабушка повертела пакет в руках. Зара хотела открыть его, чтобы показать колготки бабушке, но та отказалась. Зачем же смотреть понапрасну, еще могут порваться в ее грубых руках. И неизвестно, можно ли будет поднять петли на таких роскошных колготках.

— Спрячь их, — приказала бабушка и добавила, что шелковые чулки в ее молодые годы тоже были твердой валютой.

Зара обернулась к шкафу и решила запрятать колготки и брошюры в свою сумку, на самый низ. Она вытащила сумку из шкафа, поставила на пол и начала все из нее вытаскивать. В шкафу всегда лежали их упакованные дорожные сумки. Одна мамина, другая бабушкина и третья ее, Зары. На случай пожара. Бабушка сама упаковывала их и иногда проверяла по ночам, поднимая такой шум, что Зара просыпалась. По мере того как внучка росла, бабушка заменяла в ее сумке одежду на новую и убирала ту, которая на нее уже не лезла. В сумке также были все важные документы и куртка, в швы которой зашиты лекарства и деньги. Лекарства через определенные промежутки времени заменяли на более свежие. И еще иглы, мотки ниток, пуговицы и булавки. Вдобавок в бабушкиной сумке лежала потрепанная, от времени ставшая серой, стеганка. Наполняющая ее вата стала твердой и свалялась, тогда как идущая сверху вниз простежка сохранила целостность и напоминала частотой колючую проволоку, что являло странный контраст с этой старой вещью.