Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)

— Шицуко, — закричала Акуми, падая на землю.

«Шицуко» — вторило эхо, разлетаясь тоннелями лесных чащ.

— Акуми, Акуми, — шептала Шицуко, поднимая Акуми на руки и пробираясь с ней сквозь стволы и ветки к уже сгоревшему дому.

Туда, где ветер едва слышно качал калитку с проржавевшей щеколдой.

Где легкий дымок поднимался над чудом уцелевшей рамой окошка Акуми, через которое она любовалась звездами.

Звезды видели и знали все, чего не видела и не знала Акуми.

Но теперь и она все знала.

Шицуко, между тем обошла калитку и стала на краю оврага. Акуми знала, что там глубоко.

Однажды соседский пес, уже дряхлый от старости, сорвался вниз и разбился о камни. Акуми тогда сильно плакала, обнимая Шицуко.

«Шицуко» — прошептала она одними глазами.

— Акуми, Акуми, — Шицуко поцеловала ее в лоб, и на макушку Акуми упала холодная капля.

«Наверное, это роса», — мелькнуло в голове девушки, — «мертвые ведьмы не могут плакать».

Она не могла видеть, как в уголке глаза Шицуко собралась новая слеза…

Шицуко шагнула в воздух, и едва слышный вскрик Акуми затерялся в глубинах оврага.

Оглавление

«До конца дней я так и не смог понять, откуда бралось мужество так поступать. Ведь он позволил моим глазам увидеть то, о чем умалчивает даже святая Библия. Он открыл мне Вселенную.

Космос. Да, я видел его собственными глазами. И мир с тех пор перевернулся. А я так и не сказал ему правды…»

— Красиво, — с иронией сказал Джереми Майлз, доктор технологических наук Колумбийского университета, человек довольно скептических взглядов и, несомненно, дороживший каждой секундой, то и дело поглядывая на часы. Он никуда не спешил, просто ему было жалко времени. — Мемуары заблудшего христианина?

Читавший остановился и медленно приподнял очки, посмотрел на Майлза немигающим взглядом красных от напряжения глаз. Он ничего не сказал, только пододвинул поближе источенную червями времени коробку, замотанную в невообразимо грязную холщовую ткань. По всей комнате разлился аромат сырости и гнили.

Майлз поморщился и в очередной раз за этот скучный вечер подавил зевок. Нет, только потому что этот очкастый засранец, пропахший средневековой пылью и плесенью гробниц, считался профи, которому неудобно было отказать. Репутация респектабельного ученого накладывает свои обязательства.

— Между прочим, — заметил чтец, — Очень складно написано. Для обычного человека того времени…

— Да, занятная фантазия.

— Не думаю, — возразил чтец, — Это писал летописец, а не фантаст. Будете слушать дальше?

«А что мне еще делать?» — буркнул себе под нос Майлз, натягивая на лицо улыбку и прикидывая, достаточно ли жестко его кресло, чтобы помешать заснуть.

Сон дурманил его, проникая во все отверстия: звеня в ушах, щипая нос, болтаясь на ресницах пудовым грузом. А очкарик все бубнил и бубнил, шелестя пожухлым пергаментом рукописных страниц, хотя голос его казался довольно приятным…

Старик Десмонд появился из ниоткуда. Он просто вошел — нет, проник, согнувшись в три погибели, в трактирную дверь, а разогнуться уже не смог. На затылке зияла рана, и, я мог бы поклясться, что видел, как белели его мозги, и мне стало страшно.

До этого я никогда раньше не видел Десмонда. Слышал только, что он, мягко говоря, не совсем обычный человек. Воображение рисовало убогого карлика с седой бородой, заросшими бровями, под сенью которых не видно глаз. Но Десмонд оказался не таким.

Даже сгорбившись, он возвышался над Эццио на добрых две головы, а уж кто-то, а Эццио считался в нашей деревеньке самым высоким малым.

Руки у него были большие, что, впрочем, неудивительно — при таком-то росте. Пальцы длинные, белые, без мозолей, и, как рассказывала Фиона, он совершенно не умел есть с ножа. Зато обладал магией, способной творить чудеса.

Поговаривали, что он спас моего опекуна Чезаро от волков, остановив беспощадных хищников одним лишь движением губ, и заставил их убраться прочь, поджав хвосты. После Десмонд исчез и появился много лет спустя, когда в деревне свирепствовала чума. Он вылечил Чезаро и его семью — молодую жену Фиону, малолетних близнецов Каэля и Роминьо, крошку Паулу, и даже старую няньку Гортензию, которой на тот момент уже стукнуло пятьдесят пять. Она и по сей день, говорят, жива. Не иначе, как ведьма.

Чума тогда выкосила добрых две трети добропочтенного населения, включая и моих родителей. Чезаро забрал меня с собой в Пирею, хотя я был ему, по сути, никем — сыном ростовщика, удачно одолжившему ему денег, да так и не дожившим до дня их возвращения. Наверное, Чезаро решил расплатиться с отцом таким образом. Но я не в обиде. Мне всегда было хорошо в этой семье.

О Десмонде я только слышал, но никогда не видел, до того дня, когда он пришел в трактир Чезаро умирать.

Все тогда собрались вокруг исполина. Кровь густым ручьем текла из раны, заливая чудесное голубое платье к тому времени уже подросшей Паулы, которая, в отличие от своей мягкотелой матери, не хлопалась в обморок, а мужественно меняла ярко-алые лоскуты ткани, пытаясь заткнуть рану. Но Десмонду вряд ли что-то могло помочь, даже магия.

Глаза умирающего уже закатывались к потолку, когда он вытянул руку перед собой и едва слышно позвал Чезаро.

Тот, бледный, с красными от градом катившихся слез глазами, звучно шлепнулся перед Десмондом на колени и взял его ладонь в свою. Но Десмонд неожиданно резко отнял руку и сунул ее под кафтан. То, что он вынул оттуда, еще несколько ночей подряд мерещилось мне в полуночных грезах.

Небольшая, с четверть церковной книги, шкатулка из чистого, сверкающего при свете канделябра малахита, или иного камня. Диковинней вещицы я отродясь не встречал.

— Стоит она, по-вашему, немало, — просипел Десмонд, вперившись в меня угасающим взглядом, — Но ты, Чезаро, не вздумай ее продать. Избавься от нее, друг мой, но так, чтобы никто не нашел. Ни одна живая душа. И никому не говори про то, если только…

Что означало «если» мы так и не узнали, так как Десмонд умер. Крошка Паула глупо визгнула, впервые в своей жизни ощутив прикосновение мертвого тела, и сбросила голову Десмонда с колен.

Чезаро закрыл глаза усопшего дрожащей рукой, аккуратно приподнял его затылок и сунул под голову вышитую серебром подушку. Он так и простоял рядом, до самого утра, когда пришел священник, чтобы прочитать над телом Десмонда молитву.

Мы не знали, какой веры был Десмонд, но Чезаро был щедр, и священник закрыл на это глаза.

Хоронили Десмонда долго. Могильщик два раза спускался в яму, чтобы расширить края: исполинское тело никак не желало вмещаться в узкую обитель. И думалось мне тогда: как много тайн он с собой унес, и сколько нерастраченной магии. При мысли об этом руки сами тянулись к святому распятию, единственной реликвии, оставшейся мне от матери. Тогда я не жалел, что не знал Десмонда ранее.