Гор Видал - Город и столп

Джим слушал ее с интересом. Салливан редко говорил о своем скоротечном браке.

— Бедная Амелия, — сказал наконец Салливан, — жизнь ее не балует. Хоть деньги-то у нее есть?

Мария кивнула.

— Думаю, она неплохо зарабатывает, в том мире ее ценят.

— А ты чем занята?

Она засмеялась

— Как всегда ничем. До осени жила во Франции, потом началась война, и я вернулась в Нью-Йорк. А здесь я на своем месте.

— Верлен тебе пишет?

Мария слегка нахмурилась и принялась что-то чертить на столешнице своими длинными пальцами.

— Насколько я понимаю, он сейчас в армии. Нет, он мне не писал, я его целую вечность не видела.

— Ты по-прежнему занимаешься живописью?

— Нет, — сказала она. — А как тебе Голливуд?

Пол усмехнулся:

— Все шло прекрасно, пока меня не попросили написать что-нибудь. После этого, конечно же, пришлось ретироваться.

Мария засмеялась.

— А ты так и остался донкихотом?

— Боюсь, что да.

Салливану нравилось, когда его считали непрактичным человеком с золотым сердцем.

Они замолчали. Джим с интересом изучал гладкое хорошо ухоженное лицо Марии Верлен, чувствуя, что чем дольше он смотрит на нее, тем прекраснее она становится. Наконец Салливан спросил Марию, что она делает в Новом Орлеане.

— Я здесь проездом, — ответила она.

— Едешь куда-то или просто путешествуешь?

— Просто путешествую. Но вообще-то еду на Юкатан.

— Странное место…

— Есть причина. Прошлой зимой умер мой отец, и оставил мне в наследство плантацию, на которой выращивают что-то, из чего делают веревки. И вот теперь мне предложили продать эту плантацию, и теперь нужно туда ехать.

— Туда уже пришла цивилизация?

— Нет. Но это недалеко от Мериды, а Мерида все-таки настоящий город.

Салливан повернулся к Джиму и увидел, что тот смотрит на Марию Верлен. Он нахмурился, но этого никто не заметил.

— А ты? — спросила его Мария. — Ты тоже здесь проездом?

Салливан пожал плечами.

— Только… непонятно куда. Мы с Джимом просто плывем по течению.

— Понимаю, — сказала она, и впечатление создалось такое, что она действительно понимает. — А почему бы вам не поплыть по течению вместе со мной? Говорят, Мерида — очаровательное место, там всякие исторические развалины, а если достопримечательности вам наскучат, вы всегда можете улететь в Мехико. Правда, поедем со мной, а то я там помру от тоски.

Так было решено, что они поедут вместе.

Когда они вернулись в отель, Джим спросил Салливана о Марии. Тот был необычайно словоохотлив.

— Она была замужем за французом, этаким "джиголо", потом они развелись, у нее было много романов, обычно с художниками, но все они были обречены с самого начала. Она, конечно же, настоящая Изольда, к тому же ее тянет к трудным мужчинам, в особенности к гомосексуалистам. Да и они находят ее привлекательной. Разве нет? Я вот нахожу. Несколько лет назад я даже переспал с ней пару раз.

«Неужели?» — подумал Джим.

— Да, она, кажется, очень мила, — осторожно сказал он.

— Она тебе понравится, вот увидишь, — сказал Салливан, и они отправились спать.

Салливан был чрезвычайно доволен собой. Он поставил под угрозу свои отношения с Джимом, он намеренно свел Джима с единственной женщиной, которая могла бы пробудить в нем желание. Теперь вероятность того, что он потеряет Джима, многократно возрастала, и одна эта мысль давала ему глубокое и горькое наслаждение. Его ждет страдание, он узнает настоящую боль. С бесконечным тщанием и терпением приступил он к уничтожению собственного счастья.

«Юкатан — это равнина, поросшая низкорослыми джунглями и сизалем. Столица штата, Мерида, расположена недалеко от Мексиканского залива, плантации сизаля со всех сторон окружают город, а с самолета путешественники видят белые пирамиды Чичен-Ицы и Уксмаль — древних городов индейцев майя» — на этом сведения в путеводителе исчерпывались.

По пути из аэропорта в расположенный в центре города отель водитель такси обратил внимание на собор — церковь в стиле барокко с растрескавшимися оштукатуренными стенами. Собор выходил на огромную площадь с тенистыми деревьями. Здесь на каменных скамьях сидели местные жители — невысокие, с коричневой кожей, лицами больше напоминавшие индейцев, чем испанцев. По площади носилась орава оборванных мальчишек — предлагали почистить обувь или играли в карты.

Отель, некогда бывший частным домом, представлял собой большое квадратное здание розового цвета, внутри которого стоял затхлый терпкий запах, как в старом ящике из-под сигар. На входе их приветствовал высокий бандит с пышными усами. Это был управляющий, знакомый отца Марии Верлен. Он встретил их по-королевски и провел в их подготовленные комнаты. Джим и Салливан поселились в трехкомнатном номере, отделанном под дешевый французский бордель, с люстрой матового стекла, кафельными полами и двумя огромными кроватями под москитными сетками.

— Вам здесь понравится.

Да, им понравится.

Им и в самом деле понравилось. У Джима даже вошло в привычку спать в середине дня. Что касается Марии, то она наконец освободилась от мира, который стал ее утомлять. Кроме того, ей нравилось быть с Джимом, который теперь понимал, что флирт между ними неизбежен. Она тоже привлекала его, хотя он никак не мог разобраться, чем именно. Эта игра была внове для него, и ему приходилось изучать правила в процессе. А тем временем были сделаны первые ходы.

Салливан с его странным даром предвидения прекрасно знал, что происходит. Он был подобен богу, он сам подверстал все обстоятельства, и теперь ему оставалось только ждать развязки. После первой недели экскурсий они почти перестали выходить в город. По утрам к Марии приходили какие-то типы на переговоры, Салливан читал, а Джим ходил купаться на минеральные источники. Ничто, требующее больших усилий, было невозможно — жара стояла невыносимая. Затем Салливан начал сильно пить. Джим был потрясен, до этого Салливан пил редко. Теперь же он целый день не выпускал стакана из рук, и к обеду уже на ногах не стоял. Он вежливо, едва двигая языком, приносил свои извинения и просил Джима не оставлять Марию.

Однажды поздно вечером, когда Салливан уже отправился спать, Джим и Мария сидели во внутреннем дворике.

На чёрном небе, белый и яркий, висел лунный серп, а лёгкий ветерок нежно шелестел кронами пальм.

— Я знаю, как это трудно, — Мария угадала настроение Джима. — Пол — странный человек. Он всё воспринимает так трагически и всех тоже. Он мучается, если ты при нём хвалишь другого писателя, пусть даже Шекспира. Если ты скажешь, что тебе нравятся брюнеты, он тоже будет мучиться, потому что не брюнет. А теперь он вообще отвернулся от людей. Я не знаю почему. В прежние времена он был другим. Он был более… живым. Он чувствовал, что ему дана острейшая интуиция, ни у кого такой не было, и считал её священным даром. Она, собственно, и есть священный дар, хотя… может быть, и была у него не такой острой, как он думал.