Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

Я приподнимаю голову и зову «Хозяйка!» Но в горле скопилась мокрота, и вышло что-то невнятное. Я прочистил горло.

— Который час?

— За три перевалило! — прозвучало в ответ, голос был резким и высоким и больше напоминал крик.

В последнее время хозяйка, наверно, сильно раскаивается в том, что сдала мне комнату. В этом её ответе с режущими ухо высокими нотками в голосе слышались чертыхания: «Неужто проснулся, паразит этакий?!» Неправда. Я не сплю с утра. Но честнее будет не пускаться в объяснения, которым всё равно никто не поверит. Если бы сегодня это было в первый раз, то и хозяйка, конечно же, проявила бы великодушие и выслушала меня. Однако только начни я с ней разговор по душам с просьбой меня понять (правда, до этого я ещё ни разу не заводил таких разговоров), так вот если бы я только начал, то с её стороны на меня вылилось бы много чего… «Что это ты, студент, всё спишь да спишь? Ты ведь это нарочно просто так вылёживаешь, чтобы не завтракать… Даже не пытайся меня обмануть!» — обрушилась бы она на меня. И теперь среди моих навязчивых идей ещё одна — это то, что гораздо честнее не пускаться в какие-либо оправдания, которым всё равно никто не поверит.

А представим, что в ответе прозвучало бы «за два перевалило». Как хладнокровно не высчитывай, когда после получасового ожидания становится ясно, что я не приду, она тихонько встаёт, внимательно оглядывает красное вельветовое сердечко для записок, открывает дверь чайной и выходит на улицу, где стоит в раздумьях, куда бы пойти… И хоть это совсем лишнее, в то время пока голова определяется с направлением, руки поправляют шарф и одёргивают подол юбки. Одновременно она ощупывает взглядом макушки прохожих, что мелькают на улице то там, то здесь, в надежде увидеть меня. «А тот, кого я жду, всё не идёт…» — быть может, доносится откуда-нибудь известный шлягер. Ёни, прости! Я лежу, словно труп, отрешённо уставясь в потолок. Ещё не труп, но, по-видимому, вскоре из-за холода и голода стану им. Навряд ли, конечно… Но то, что у меня нет сил подняться, чистая правда. Я виноват лишь в том, что не мог знать заранее, что моё мужское достоинство находится в зимней спячке. И обнаружение этого факта гораздо важнее, чем то, что я не пришёл на встречу. Ёни — сестра того самого парня, который не дал мне открытку, та красивая девушка, увидевшая дырку на моём носке и грязную мою пятку сквозь эту самую дырку. Как-то раз я спросил её, заметила ли она мою пятку в тот день? Утвердительно кивнув головой, она сказала, что именно поэтому я ей и понравился. У дочек богатеев есть увлечения, которые трудно понять. Точно так же как в древних государствах было множество странных забав. И то, что увлечения этих богатеньких дочек весьма трудно понять, тоже стало одной из моих навязчивых идей. Вот если бы в тот день я, как ни в чём ни бывало, поднялся по лестнице, сверкая своей пяткой, то я бы ей не понравился, а то, что я, сгорая от стыда, поспешно вскарабкался по лестнице, перескакивая через ступеньки, только повысил мой авторитет в её глазах. Она также добавила, что её пленила моя гордость. Гордость, чёрт бы побрал эту гордость! Неужели гордостью зовётся то, как я впопыхах вскарабкался по лестнице?! По-моему, гордость — это что-то противоположное… Вот тогда-то мне и стало ясно, что я ей сразу понравился. А всё потому, что бескорыстная любовь всегда таит в себе противоречие. Я напомнил Ёни рассказ Данте о том, как он был в аду и спросил у одного человека, который понёс самое мучительное наказание, в чём заключается его грех, и человек ответил, что когда он жил на земле, то славился своей гордыней, поэтому-то теперь так ужасно мучается. А Ёни возразила, что если бы она была Богом, то посадила бы в огненную яму Ада всех тех, кто живёт, забыв про всякую гордость. Если подумать, в этом-то и заключается положительное качество Ёни. Однако мне претит гордость курсантов военного училища. Я имею в виду тех хвастунов, что бахвалятся своей красивой формой и гордой поступью. Любой может так вышагивать, если только оденется красиво. Красивая одежда никак не отражает сути человека, который носит её, а они облачатся в униформу и начинают важничать. Такое впечатление, что они вколачивают себя в эту форму. И важничают не они, а форма, подмявшая под себя человека. Сейчас я попробую вам доказать, что говорю правду. Среди ходящих в развалочку младших лейтенантов, тех, кто окончил училище и надел невзрачную военную форму цвета хаки, тоже встречаются горделиво шагающие субъекты. Значит, придётся признать, что их гордость действительно настоящая. Но самая лучшая гордость из всех, что я знаю, это когда наклоняются, чтобы завязать шнурки. Я имею в виду эпизод со шнурками из «Фабиана» Эриха Кастнера: «Который час?» — спросил кто-то поблизости… «Десять минут первого», — ответил Фабиан. «Благодарю. Надо поторопиться». Обратившийся к ним молодой человек наклонился и наспех завязал шнурки на ботинках. Затем снова выпрямился и, смущённо улыбаясь, проговорил: «У вас случайно нет лишних пятидесяти монет?» «Случайно есть…» — ответил Фабиан и протянул ему две марки. «О, благодарю вас. Очень вам обязан. С ними мне не придётся ночевать в ночлежке Армии спасения», — сказал незнакомец, виновато пожал плечами и, приподняв шляпу, убежал.

Гордость в тупиковой ситуации приняла форму хороших манер. Вот это-то, кажется, и есть настоящая гордость! И то, что гордость — это самый короткий путь к прекрасному, теперь тоже стало одной из моих навязчивых идей.

Где, интересно, сейчас Ёни? А, может, она до сих пор сидит в чайной и ждёт меня. Она уже наверняка узнала из газеты о том, что я провалился. Скорей всего, она даже свяжет воедино то, что я не появился перед ней, и тот факт, что мой рассказ не прошёл по конкурсу, который проводило газетное издательство. Впрочем, нельзя сказать, что эти события не взаимосвязаны. Какая между ними связь, спросите вы? Да самая что ни на есть прямая, точно также, как все в нашей стране, если разобраться, приходятся друг другу родственниками. Список победителей опубликовали вчера. Победитель был один, и, конечно, им оказался не я. А если представить, что я прошёл. Ещё вчера я мог бы занять у кого-нибудь хоть несколько сотен вон, заручившись денежной премией, которую я получу через несколько дней. А значит вчера вечером я смог бы поужинать, сегодня утром позавтракать, а сейчас и пообедать. После чего я бы, прыгая от радости (на сытый-то желудок чего не поскакать), пошёл бы в чайную, чтобы сообщить Ёни о победе (хотя она, конечно, узнала бы об этом и из газеты). Однако я провалился. И денег мне занять не у кого. Друзья понимают, что мои просьбы одолжить денег на самом деле означают, что я прошу не в долг, и так как гарантии того, что я получу премию, нет, то и занять денег мне теперь будет весьма нелегко. Рассказ неудачника провалился. А я даже ответную речь заготовил уже. И звучит она вот так: