Патрик Модиано - Дора Брюдер

В Турели, когда там сидела Дора, разрешались передачи, а свидания были по четвергам и воскресеньям. И еще позволялось ходить к мессе по вторникам. В восемь утра жандармы проводили перекличку. Заключенным полагалось стоять навытяжку в ногах своих коек. На завтрак в столовой давали только капусту. Затем прогулка во дворе казармы. Ужин в шесть вечера. Снова перекличка. Каждые две недели душ, ходили туда по двое, в сопровождении жандармов. Свистки. Ожидание. Свидания предоставлялись не всем, надо было письменно обратиться к директору тюрьмы и ждать — даст он разрешение или нет.

Свидания происходили в столовой после полудня. Жандармы обыскивали сумки посетителей, разворачивали свертки. Часто свидания отменялись, просто так, без причины, и заключенные узнавали об этом лишь за час до назначенного времени.

Среди женщин, с которыми Дора могла познакомиться в Турели, были и те, кого немцы называли «еврейскими подругами»: десяток француженок, «ариек», которые в июне, в первый день, когда евреям было предписано носить желтую звезду, имели мужество тоже приколоть звезды в знак солидарности — причем не просто так, а с выдумкой, с вызовом оккупационным властям. Одна, например, нацепила звезду на ошейник своей собаки. Другая вышила на ней: ПАПУАС. А третья: ДЖЕННИ. Еще одна приколола к своему поясу шесть звезд, вышив на них буквы, которые составляли слово ПОБЕДА. Их всех арестовали на улицах и доставили в ближайшие участки. Затем в тюрьму предварительного заключения при полицейской префектуре. Оттуда в Турель. А 13 августа — в лагерь Дранси. Вот кем были по профессии эти «еврейские подруги»: машинистки, работница бумажного завода, продавщица газет, уборщица, почтальон, студентки.

В августе аресты стали повальными. Теперь женщин даже не направляли в тюрьму предварительного заключения, их везли прямо в Турель. В камере на двадцать коек народу помещалось вдвое больше. В тесноте, в невыносимой духоте усиливалась тревога. Все понимали, что Турель — лишь сортировочная станция и их могут в любой момент увезти неизвестно куда.

Уже две партии евреек, по сотне в каждой, отправили в лагерь Дранси 19 и 27 июля. В их числе была и Рака Израилович, восемнадцатилетняя полька, прибывшая в Турель в одни день с Дорой, возможно, в одной тюремной машине. Скорее всего, они были соседками по камере.

12 августа вечером прошел слух, что всех евреек и тех, кого называли «еврейскими подругами», завтра отправят в Дранси.

13 утром, с десяти часов, началась бесконечная перекличка во дворе казармы, под каштанами. Там же, под каштанами, в последний раз позавтракали. Порции были крошечные, после них еще больше хотелось есть.

Прибыли автобусы. Их было много, насколько я знаю, каждой узнице досталось сидячее место. И Доре тоже. Был четверг, день свиданий.

Колонна тронулась. Ее окружали полицейские на мотоциклах. Автобусы ехали той дорогой, которой сегодня добираются в аэропорт Руасси. Прошло пятьдесят с лишним лет. Проложили автостраду, снесли загородные домики, исказили облик северо-восточного предместья, постаравшись сделать его, как и бывший участок 16, по возможности серым и ни о чем не напоминающим. Но по дороге в аэропорт на синих дорожных указателях еще можно прочесть прежние названия: ДРАНСИ, РОМЕНВИЛЬ. А у обочины автострады, недалеко от заставы Баньоле, уцелел обломок тех времен, заброшенный деревянный сарай, на котором отчетливо видна надпись: ДЮРМОР.

В Дранси, в сутолоке и неразберихе, Дора встретилась с отцом, находившимся там с марта. В том августе лагерь, как и Турель, как и тюрьма предварительного заключения, каждый день пополнялся все новыми и новыми партиями мужчин и женщин. Тысячами прибывали они в товарных поездах из свободной зоны. Сотни и сотни женщин, разлученных с детьми, привозили из лагерей Питивье и Бон-ла-Роланд. А 15 августа прибыли четыре тысячи детей, которых оторвали от матерей. Имена многих из них, в спешке написанные на одежде, когда их увозили из Питивье и Бон-ла-Роланд, невозможно было прочесть. Неизвестный ребенок № 122. Неизвестный ребенок № 146. Девочка трех лет. Имя Моника. Фамилия неизвестна.

Лагерь был переполнен, и, поскольку ожидались новые партии из свободной зоны, начальство решило 2 и 5 августа перевезти всех французских евреев из Дранси в Питивье. Четыре девушки шестнадцати-семнадцати лет, в один день с Дорой поступившие в Турель: Клодина Винербетт, Зелия Стролиц, Марта Нахманович и Ивонна Питун, — тоже вошли в эту партию, общим числом в полторы тысячи французских евреев. Надо думать, они питали иллюзию, что французское подданство будет им защитой. Дора тоже была француженкой и могла покинуть Дранси вместе с ними. Нетрудно догадаться, почему она этою не сделала: предпочла остаться с отцом.

Оба, отец и дочь, покинули Дранси 18 сентября; с тысячей других мужчин и женщин они отправились в Освенцим.

Мать Доры, Сесиль Брюдер, была арестована 16 июля 1942 года, в день большой облавы, и сразу попала в Дранси. Там она встретилась с мужем, всего несколько дней они пробыли вместе, а их дочь в это время находилась в тюрьме Турель. Сесиль Брюдер освободили из Дранси 23 июля, наверно, потому, что она родилась в Будапеште, а власти еще не отдали приказа депортировать евреев — уроженцев Венгрии.

Удалось ли ей навестить Дору в Турели в какой-нибудь четверг или воскресенье лета 1942 года? 9 января 1943 года она снова оказалась в Дранси и с партией заключенных 11 февраля была отправлена в Освенцим — через пять месяцев после мужа и дочери.

В субботу 19 сентября, на другой день после того, как Дора и ее отец покинули Францию, оккупационные власти ввели комендантский час для устрашения после террористического акта в кинотеатре «Рекс». Никому не разрешалось выходить на улицу с трех часов дня до завтрашнего утра. Город опустел, будто прощался с Дорой.

И сегодня, в том Париже, в котором я пытаюсь отыскать ее следы, так же пусто и тихо, как было в тот день. Я иду по безлюдным улицам. Для меня они пусты даже вечерами, в час пик, когда люди спешат к метро. Я не могу не думать о ней и слышу эхо ее шагов то в одном квартале, то в другом. На днях это было возле Северного вокзала.

Я никогда не узнаю, как она проводила дни, где скрывалась, с кем была в те зимние месяцы, в свой первый побег, и несколько весенних недель, когда сбежала снова. Это ее секрет. Маленький, но бесценный секрет, и ни палачам, ни предписаниям, ни так называемым оккупационным властям, ни тюрьмам, казармам, лагерям, Истории, времени — всему, что оскверняет нас и убивает, — его у нее не отнять.

Когда читаешь книги Патрика Модиано, кажется, что его героя можно встретить на любой улице сегодняшнего Парижа — задумчивого, ничем не примечательного человека, который никуда не спешит в толпе энергичных парижан и внимательно рассматривает стены зданий, улицы, деревья, словно пытается что-то найти. «Вот здесь когда-то стоял дом, а теперь его больше нет… А в этом доме жили люди, о которых я слышал, их тоже давно уже нет… И я тут жил или бывал когда-то. Я не знал этих людей, но я должен рассказать о них. Иначе кто о них напомнит? И зачем тогда я живу?»