Патрик Модиано - Дора Брюдер

Я не знаю, завела ли Дора Брюдер подруг в «Святом Сердце Марии». Или она держалась особняком? Пока я не отыщу хоть одну из ее товарок по пансиону, мне остается только предполагать. Но ведь должна же найтись сегодня в Париже или где-нибудь в предместьях женщина приблизительно семидесяти лет, которая еще помнит свою давнюю соседку по классу или дортуару — девочку по имени Дора, рост 1 м 55 см, лицо овальное, глаза серо-карие, одета в серое спортивное пальто, бордовый свитер, темно-синюю юбку и такого же цвета шапку, коричневые спортивные ботинки.

Взявшись за эту книгу, я подаю сигналы, как маяк кораблям, правда, к сожалению, вряд ли свет моего маяка сможет пробиться сквозь мрак. Но я все-таки надеюсь.

Тогдашнюю настоятельницу «Святого Сердца Марии» звали мать Мари-Жан-Батист. Родилась она — как сказано в биографической справке — в 1903 году. По принятии пострига ее направили в Париж, в «Святое Сердце Марии», где она проработала семнадцать лет, с 1929 по 1946 год. Ей было чуть больше сорока, когда Дору Брюдер отдали в пансион.

Она была — если верить справке — «независимой в суждениях и великодушной» и обладала «яркой индивидуальностью». Умерла она в 1985 году, за три года до того, как я узнал о существовании Доры Брюдер. Она наверняка помнила Дору — хотя бы из-за побега. Но в конце концов, что я мог бы от нее узнать? Какие-нибудь мелочи, малозначащие факты из повседневной жизни? При всем своем великодушии, она вряд ли догадывалась, что творилось в головке Доры Брюдер, как ей жилось в интернате, какими ей виделись каждое утро и каждый вечер часовня, искусственный грот во дворе, стена сада и длинный ряд коек в дортуаре.

Я разыскал одну женщину, которая жила в этом пансионе в 1942 году, несколько месяцев спустя после побега Доры Брюдер. Она младше Доры, ей было тогда лет десять. Воспоминание, которое она сохранила о «Святом Сердце Марии», — это всего лишь воспоминание детства. Она жила вдвоем с матерью, еврейкой польского происхождения, на улице Шартр, в квартале Гут-д'Ор, в двух шагах от улицы Полонсо, где жили Сесиль и Эрнест Брюдер с Дорой. Чтобы не умереть с голоду, мать работала в ночную смену в мастерской, где шили рукавицы для вермахта. Дочь ходила в школу на улице Жан-Франсуа Лепин. В конце 1942 года, во время облав, учительница посоветовала матери спрятать ее, она же, наверно, и дала адрес «Святого Сердца Марии».

Девочку зачислили в пансионат под именем Сюзанна Альбер — чтобы скрыть ее происхождение. Вскоре она заболела. Ее положили в лазарет. Там и врач был. Через некоторое время ее попросили забрать, потому что она отказывалась есть.

Ей запомнилось, что все в этом пансионе было черным: стены, классы, лазарет — только чепцы у монахинь белые. Похоже было скорее на сиротский приют. Дисциплина железная. Отопления никакого. Кормили одной брюквой. Ученицам полагалось молиться «в шесть часов» — я только забыл спросить у нее, в шесть утра или в шесть вечера.

Лето 1940 года для Доры прошло в пансионе на улице Пикпюс. По воскресеньям она конечно же навещала родителей, которые тогда еще жили в гостинице на бульваре Орнано, 41. Я смотрю на схему метро и пытаюсь представить, как она ехала. Чтобы не делать слишком много пересадок, проще него было сесть на станции «Насьон», это довольно близко от пансиона. Направление «Пон-де-Севр». Пересадка на «Страсбур-Сен-Дени». Направление «Порт-де-Клиньянкур». Она выходила на станции «Симплон», как раз напротив кинотеатра и гостиницы.

Двадцатью годами позже я часто садился в метро на «Симплон». Обычно около десяти вечера. В этот час на станции почти никого не было, и поезда ходили с большими перерывами.

Наверно, тем же путем она возвращалась обратно в воскресенье вечером. Провожали ли ее родители? От «Насьон» надо было еще пройти пешком; скорее всего, она выходила на улицу Пикпюс самым коротким путем, по улице Фабр-д'Эглантин.

Это было все равно что возвращаться в тюрьму. Дни становились все короче. Уже темнело, когда она шла через двор мимо искусственного грота и надгробного памятника. Над входом горела лампочка. Дора шла длинными коридорами. Часовня, воскресная вечерня. Затем, в общем строю, молча — в дортуар.

Пришла осень. 2 октября парижские газеты вышли с предписанием всем евреям встать на учет в полицейских участках. Глава семьи имел право зарегистрировать всех домочадцев. Во избежание очередей граждан просили являться в алфавитном порядке в дни, указанные в нижеследующем списке…

Буква «Б» пришлась на 4 октября. В этот день Эрнест Брюдер заполнил формуляр в участке квартала Клиньянкур. Но дочь он не вписал. Каждому вставшему на учет присваивали регистрационный номер, который впоследствии вносили в его «семейную карточку». Это называлось «номер еврейского досье».

Эрнесту и Сесиль Брюдер присвоили номер еврейского досье 49091. Но у Доры номера не было.

Наверно, Эрнест Брюдер счел, что ей ничего не грозит на территории пансиона «Святое Сердце Марии» и лучше лишний раз не привлекать к ней внимания. И еще — Доре в четырнадцать лет ярлык «еврейка» совершенно ни к чему. Да и что они, в сущности, понимали под этим словом — «еврей»? Что касается его лично, он даже не задавался таким вопросом. Он привык получать от властей всевозможные ярлыки, носил их безропотно и не возражал. Чернорабочий. Экс-австриец. Французский легионер. Благонадежный. Инвалид 100 %. Иностранное лицо, подлежащее трудовой повинности. Еврей. И его жена Сесиль — тоже. Экс-австрийка. Благонадёжная. Меховщица по найму. Еврейка. Только на Дору еще не распространялись никакие категории и номер досье 49091.

Как знать, может, ей до самого конца удалось бы избежать ярлыков. Если бы она осталась в черных стенах пансиона, слилась бы с ними и неукоснительно соблюдала распорядок дня и ночи, ничем не выделяясь. Дортуар. Часовня. Столовая. Школьный двор. Класс. Часовня. Дортуар.

Волею случая — но был ли то действительно случай? — в пансионе «Святое Сердце Марии» она жила всего в нескольких десятках метров от того места, где когда-то родилась, — почти напротив. Улица Сантер, 15. Родильное отделение больницы Ротшильда. Улица Сантер как бы продолжает улицу Гар-де-Рейи и стену пансиона.

Тихий квартал, тенистые деревья. Он был таким же, как и двадцать пять лет назад, в июне 1971 года, когда однажды я гулял там целый день. Время от времени приходилось прятаться в подъезде от налетевшего летнего ливня. В тот день, сам не знаю почему, у меня было чувство, будто я иду по чьим-то следам.

С лета 1942 года в кварталах вокруг «Святого Сердца Марии» стало особенно опасно.

Два года свирепствовали облавы — в больнице, в сиротском доме Ротшильда на улице Ламбларди, в приюте на улице Пикпюс, 76, где служил и проживал Гаспар Мейер, который подписался под свидетельством о рождении Доры. Больница Ротшильда была настоящей западней: туда привозили больных из лагеря Дранси, чтобы вскоре отправить их обратно — таков был приказ, и немцы добросовестно наблюдали за домом 15 на улице Сантер с помощью шпиков из частного сыскного агентства «Фаралик». Множество детей и подростков, ровесников Доры, забрали из сиротского дома Ротшильда на улице Ламбларди, где они скрывались, — это первая улица направо после Гар-де-Рейи. И на улице Гар-де-Рейи, прямо напротив стены школьного сада, в доме 48-бис, арестовали девять мальчиков и девочек, ровесников Доры и помладше, вместе с родителями. Да, единственным островком безопасности во всем квартале оставался пансион «Святое Сердце Марии» с его двором и садом. Но только если не выходить оттуда, сидеть как мышка в тени черных стен, которых и самих-то не видно было в кромешном мраке комендантского часа.