Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору»

– Разрешите идти?

– Иди, – кивнул Мессинг.

Дождавшись, пока девушка выйдет, Мессинг выдвинул ящик письменного стола и вынул оттуда сильно измятое и намоченное водой недописанное письмо Владимира, оброненное им на ступенях набережной. Бережно разгладил, усмехнулся и спрятал обратно. Положил письмо назад в ящик, запер его на ключ и снял телефонную трубку.

– Машину к подъезду.

Чем чаще задыхавшийся от быстрого бега Сабуров вслушивался в звуки окружавшей его промозглой ноябрьской ночи, тем лучше понимал – за ним снарядили настоящую погоню. Сброшенный им в Неву страж порядка наверняка сообщил своим, и теперь они сжимают кольцо вокруг Владимира. На мосты лучше не соваться, скорее всего они уже перекрыли и Тучков, ведущий на Петроградскую сторону, и тем более Николаевский. Значит, нужно искать спасения здесь, на Васильевском острове…

Владимир и в детстве-то нечасто бывал на Васильевском, а сейчас, после стольких лет эмиграции он и вовсе слабо помнил архитектуру острова. Против Сабурова была строгая планировка улиц – линии, пересеченные проспектами; скрыться в этой геометрически четкой нарезке гораздо сложнее, чем, например, в путанице московских переулков. И тем не менее один шанс у него был. Смоленское кладбище. Именно к этому погосту, расположенному почти в центре острова, сейчас держал путь Сабуров.

На углу Пятнадцатой линии и Малого проспекта, у большого пятиэтажного дома, на первом этаже которого размещался какой-то магазин, он остановился и снова вслушался, стараясь восстановить дыхание. Гул автомобильных моторов звучал уже на порядочном отдалении, где-то в районе Шестой или Восьмой линий. Владимир опасался того, что по его следу пустят собак: ищейка найдет где угодно, от нее не скроешься. Но лая почему-то не было слышно. Не перекликались и человеческие голоса. Создавалось впечатление, что его преследуют только машины…

Показались запертые ворота Смоленского кладбища. Слава Богу, никакого сторожа или охранника возле них не обнаружилось, так что перебраться через ограду Владимиру никто не помешал. В темноте смутно забелела часовня, возведенная в честь блаженной Ксении Петербургской. Многочисленные кресты и склепы, молчаливо возвышавшиеся вокруг, поневоле нагоняли жуть.

Владимир надеялся, что милиционеры не рискнут сунуться сюда ночью, но они рискнули. Минут через десять после того как он углубился в аллеи кладбища, рычание автомобильных моторов раздалось рядом с воротами.

Затаив дыхание, Сабуров старался слиться с огромным надгробным памятником. Ледяной камень холодил щеки. Неподалеку слышались грубые голоса, тьму разрывали огни ручных фонарей. Они метались по кладбищу, выхватывая то крыло каменного ангела, то покосившийся от времени крест, то мрачный склеп.

– Да не, не сюда он побег, – произнес один голос.

– А я тебе говорю – сюда, – упрямо возразил второй.

– Слушай, и охота тебе ночью по кладбищу шарить, а? – с досадой отозвался первый.

Раздался звук плевка, и второй голос ответил:

– А ты бы шел трамваи водить, а не в милицию.

– Почему трамваи?

– Там думать не надо. Едь по рельсам, и все…

Стараясь двигаться бесшумно, Сабуров потянул на себя металлическую дверцу, ведущую внутрь склепа. Он очень боялся, что заржавевшая за годы дверца заскрипит на все кладбище, но этого не случилось. Пригнувшись, он вошел внутрь, в холодную полутьму.

В центре склепа высился на постаменте массивный свинцовый гроб, наполовину покрытый старым голубиным пометом. В изголовье гроба стояла небольшая пыльная икона Богородицы, поперек лба которой какой-то хулиган крупно выписал матерное ругательство. У иконы тускло горели две красные лампадки. В углу, на полу склепа, валялся ветхий белый саван и стояло с пяток старых пивных бутылок. Видать, здесь коротали ночи местные беспризорники.

Двое милиционеров в черных шинелях и черных суконных шапках с козырьками осторожно, то и дело озираясь, шли по боковой аллее кладбища. Вдали глухо, надрывно завывала собака.

– Слышь, Санек… – еле слышно произнес первый милиционер. – Собака воет. К покойнику…

– Ага, – отозвался второй. – Тут их вон сколько… Черт, куда ж он подевался-то, а?

Милиционеры прошли еще несколько шагов. Под их ногами шуршала опавшая листва.

– Слушай, да ну его к черту, Санек, а… Я покойников жуть как не люблю, – признался первый.

– Ага, – изменившимся голосом сказал второй. – И они тебя, кажется, тоже… Гляди.

Первый милиционер взглянул туда, куда указывал сослуживец, и звучно сглотнул слюну. Между могил медленно и плавно перемещалось привидение в белом саване. Оба милиционера как завороженные уставились на него.

– Про попрыгунчиков слышал? – деревянным голосом выговорил первый.

– Это у которых пружины на ногах? – так же оцепенело отозвался второй.

– Ага. И еще лампочки вместо глаз.

Словно в ответ на эту фразу, у привидения вспыхнули два красных огонька на месте глаз. Первый милиционер медленно снял шапку и перекрестился, второй полез в кобуру.

– Ты что, совсем дурак? – шипящим шепотом спросил первый, хватая его за руку.

– А что?

– Его же только серебряная пуля берет! А свинцовая вернется к тебе!

Привидение молча направилось к милиционерам. Те переглянулись и, кажется, нашли правильное решение.

– Ходу, Санек!!! – заорал внезапно первый, срываясь с места.

Милиционеры, завывая от страха, бросились напролом через кладбище, спотыкаясь и прыгая через могилы.

Услышав скрежет ключа в замке, Захаров резко сел на койке. Распухшие от побоев глаза заплыли, но он разглядел застывшего на пороге Карпова. Сзади маячил часовой.

– Ну что, господин Захаров? – угрюмо осведомился Карпов, брезгливо глядя на задержанного. – Как жизнь?

– Я вам не господин, – с трудом ворочая языком, проговорил Захаров. – Я товарищ… И я требую встречи с товарищем Мессингом!

– А с товарищем Сталиным ты встречи не требуешь? – издевательски спросил Карпов. – А то он уже едет. Курьерским…

– Я требую объяснений. На каком основании… Я большевик, работник ОГПУ…

– Говно ты, а не работник, – устало перебил его Карпов. – Слушай, Захаров или как тебя на самом деле… Я понимаю, что советские праздники для тебя мало что значат, но все-таки подумай: уже… – он взглянул на часы, – …десять минут как седьмое ноября. Так что признание, сделанное в день юбилея октябрьского переворота, может сильно облегчить твою участь.

– Да в чем признание?! – вскочил с койки Захаров. – Я…

Карпов, не слушая, с грохотом захлопнул дверь камеры.

В огромной спальне с альковом возвышалась гигантская двуспальная кровать, выполненная в стиле «модерн». На стенах, обитых тяжелым красным штофом, висело несколько недурных картин в жанре «ню» – на них томно раскинулись обнаженные пышнотелые красавицы. В дверях спальни возник силуэт плотного мужчины, облаченного в роскошный халат с кистями.