Юля Лемеш - Убить эмо

– Эмо с такой грудью – это не эмо.

– Стриженый эмо – вылитый скин, – рассердилась я.

– Челку жалко. Ты поосторожнее. Говорят, они и девчонок скальпируют. Так я поеду? В Калининград.

– Лети, попутного тебе ветра, – пожелала я и бодрым маршем удрала в направлении дома.

Никуда он не уедет. У него грандиозные планы, связанные с учебой. Кроме того, я думаю, он теперь будет долго страдать по челке. А как отстрадается, забудет, что собирался уехать.

Несчастный Митька сидел на горшке и тужится. Ему велели покакать, и он старался вовсю. Как и ожидалось, мама вперилась в телевизор, а брата сослала на горшок, чтоб не мешал смотреть.

Митьке стыдно. Он уже не маленький. Ему уже пять лет. Кроме того, покакать все равно не получается. Думаю, это из-за того, что он до двух лет носил памперсы.

– Стася пришла, – заорал брат на всю квартиру, надеясь на амнистию.

А в ответ – тишина. Заглянула в комнату, которую мама уперто титулует гостиной. Обеденный стол, на котором вместо обеда валяется всякий канцелярский хлам. Книги, газеты вперемешку с блокнотами. В которые мама записывает что купить и что сделать. И потом в магазине спохватывается, что забыла их дома. А сама все время твердит: «Я никогда ничего не забываю».

– Мама. Я слышала по телевизору, что из мальчиков, которых заставляли по часу сидеть на горшке, получаются голубые. Там профессор один выступал. Из Америки.

Использовать мамину веру в правдивость телевизора и Америки неправильно, но Митьку жалко.

– Сними его с горшка, сделай хоть раз что-то полезное, – потребовала мама.

Она не в состоянии оторваться от телевизора. Там показывают про полную отстоя выдуманную взрослую жизнь.

Митька пытался отцепить себя от прилипшего горшка и орал от невозможности это сделать самостоятельно.

– Ори, Митька, ори, пока можно. Потом будешь страдать молча, как все.

– Ты что, стерва, над ребенком измываешься? – Мама отлипла от ящика и принеслась спасать вопящего необосранного детеныша.

– Пускай покричит. Может, певцом станет, – утешила ее я, отступая в комнату.

– Дебилом он станет. Как и ты! Как можно угробить свою жизнь на такую дочь? Ты – мразь!

– Она не мразь. Стася – хорошая.

От волнения к глазам подступили слезы. Мой брат меня защищает! Значит, не так все и скверно.

На днях пересеклась с Вайпером. Спорили до усеру. С Вайпером всегда так. Как встретишься – голос сорвешь.

Он у нас теоретик. Такая порода эмо. Ему непременно нужно подо все подвести идейную базу. Иногда мне кажется, что, когда Вайпер мучается поносом, он и тогда выстраивает логические цепочки. Типа, мировая экономика летит к чертям из-за ухода от натурального обмена. Значит, необходимо отказаться от денег. Тогда все люди будут вынуждены бороться за качество продуктов. И тогда никто не сожрет порченую химическую колбасу. И, следовательно, не обдрищется.

Но, скорее всего, его рассуждения ограничатся размышлениями о том, какой он, бедняжка, несчастный. Однако! Во всем надо искать полезные аспекты. А в поносе они тоже есть – когда он случился дома, где есть сортир. Двойной очистительный аспект. Очищение души через страдание и очищение организма через отравление.

Клево!

Вообще, Вайпер вовсе не дурак, но иногда порет такую чушь, что уши вянут. Например, загнул идею, что, мол, русские эмо скоро выскочат из возраста подростков.

– Поверь мне на слово, я уже знаю несколько экземпляров старше двадцать пяти, которые приняли идею эмо. Вполне успешные люди. И не корчи рожи, – упрекнул он, заметив, что меня коробит от слова «успешные». – Так вот, Стася, старшее поколение прекрасно вписывается в эмо. Им до смерти надоел их запрограммированный меркантильный мир. Их заставляют одеваться по установленным стандартам, иначе они вылетят из фирмы, им навязывают правила поведения и ставят им цели. К которым они непременно должны стремиться. Карьерный рост выматывает их до отупения. И тут, представь, они узнают про нас. И вспоминают, что разучились чувствовать. Для них быть эмо – единственная отдушина. И они ее не упустят.

– Как тебе известно, эмо тоже навязывают свои стандарты. Значит, скоро подрастет молодое поколение, которое посчитает нас отстоем?

– А то. Интересно, что они вместо нас придумают? Но принцип жить не только умом, но и эмоциями останется. Потому что он верный.

Вайпер картинно откидывает челку, отчего становится похож на строптивую породистую лошадь. Сейчас мне он кажется не лучше моей мамы. Они оба подсели на нравоучения. И они слишком боятся глупо выглядеть. Мне нестерпимо хочется вывести его из себя. Так чтоб он взбесился. Чтоб перестал быть умником хоть на минуту. За нос схватить? Не получится, он верткий, а я медлительная. А если улучить момент, когда он задумается? Надо попробовать.

– Ты что это задумала? – моментально спохватывается подозрительный Вайпер.

Ну и не больно-таки хотелось. У него кожа на носу блестит. Все равно бы выскользнул.

– Вайпер, а если я тебя цапну за нос, что будет? Минута гробового молчания. Но глаза у Вайпера заметно вытаращилась. Он на всякий пожарный случай небрежной взвинченной походкой отступает, а я следую за ним.

– Стасечка, так нельзя!

Он испугался! Я преследую его шаг в шаг и пристально всматриваюсь в блестящий вайперовский шнобель. Который стал еще более бликующим.

– Вайпер, тебе что, жалко? Ну один разик? Я просто сделаю вот так, – показываю двумя пальцами что именно его ожидает.

– Вот дура какая. И что на тебя нашло? Загнанный в угол, Вайпер беспомощно озирается по сторонам. Он прекрасно понимает, что убежать можно, только отодвинув меня в сторону. А прикасаться к такой опасной особое ему страшно. От безысходности у него просыпается чувство юмора.

– А больше ни за что потрогать не хочешь? – Он начинает расстегивать молнию на брюках.

Я с диким воплем отскакиваю.

– Жадина-говядина, пустая шоколадина! Нос ему жалко, а за пиписку – держись кому не лень. Я такого от тебя не ожидала!

Вайперу смешно. Больше всего ему нравится, что он съюморил и я это оценила. Так родилась новая шутка, понятная только нам двоим. Легкая пантомима. Я слегка прикасаюсь двумя пальцами к носу, а Вайпер в ответ хватается за молнию. Мы смеемся, а остальные не понимают почему. Здорово.

Теперь Вайпер находится в полном согласии с миром и с собой. Теперь его снова потянуло на болтовню. Я пытаюсь остановить его словоблудие вопросом:

– Вайпер, а твои родичи тебя любят?

Ему грустно. Но какая-то ехидная искра сверкает в глазах:

– Очень. Души во мне не чают. Я им такие истерики закатываю. Они считают меня жутко ранимым и говорят, что все гении очень сложные натуры.