Пьер Бетанкур - Естественная история воображаемого: Страна навозников и другие путешествия

Их коровы величиной с комнатную собачку. С добытым у них молоком дети играют в обед. В основном это одомашненные коровы, и многие используют их для охраны дома: они сломя голову бросаются рогами на попавшегося чужака и способны причинить ему изрядный урон. Поэтому-то у них так мало молочных продуктов. Масло, которое подавала мне моя хозяйка, было сбито из ее собственного молока, а многие простолюдинки рожают и рожают детей для того, чтобы заработать своим маслом на кусок хлеба.

Впрочем, на поверхности их планеты кто угодно может приобрести в аптеке уменьшающее. Достаточно принимать его месяц перед рождением. Моя хозяйка, у которой было более шестисот детей, так и сводила их до размера цыплят. Она не только их разводила, но и выращивала, кормила, укрывая взаперти от хищников, смесью злаков, изюма и орехов, чтобы, весьма упитанных, отправлять на зубок смакующей их знати.

Грозные завоеватели, думалось мне подчас, каковые, будь у них возможность добраться до Земли, не преминули бы за несколько поколений низвести нас до размеров муравьев. И, поскольку единственным исполином, от которого мы зависим, является движущая нас звезда, благословлял небеса, что они оставили ее слепою, так что она никогда не сможет оценить степень нашей ничтожности.

И вот, если делать выводы по первым впечатлениям, которые может вынести из своих наблюдений землянин, то это будет ощущение безмерного замешательства. Никакого ярко выраженного господства, как на Земле, виды смешиваются и скрещиваются, непрерывно порождая новые создания, и те увлекают вас все дальше в непредсказуемый мир, где над всем довлеет жажда жизненных услад. Попробуй, впервые побывав на Безымянной планете, рискни сказать, какой народ играет здесь более важную роль, люди или деревья. Люди наделены вполне своеособой морфологией и характером. Но, на первый взгляд, почти во всех отношениях целиком и полностью зависят от деревьев — чтобы питаться, чтобы дышать, чтобы жить и даже чтобы умереть. (Я имею в виду деревья-некрофаги, которые подбирают, затягивают в свои расщелины и в конце концов переваривают прикованных к одру, принесенных к их подножию.)

Ну а сообщество деревьев, более стабильное, глубже укорененное, производит впечатление энергии и величия, каковые вроде бы возносят его высоко над мелким паразитом, популяция которого проживает за его счет. Можно подумать, что на Безымянной планете исчезновение этих паразитов никак не скажется на величии лесов, на великолепии вечеров и что даже, с точки зрения Сириуса (на нее трудно встать), было бы определенного рода блаженством созерцать этот мир избавленным от горячечного возбуждения особей, которые, чтобы быть явно не столь вредоносными, чем те, образец коих являл собой я, охотно играют первые роли и оказываются всего лишь их жалкими эпигонами.

У них, как только у женщины появляется молоко, все хотят его попробовать. Молодая мать устраивает прием, и тут как тут два десятка молодцев, которым невтерпеж, выпрашивают у нее на пробу хоть капельку под растроганным взглядом сытого по горло мужа, попивающего себе завезенный с Земли чай. Новорожденный при всем том не в накладе: они заимствуют кормилиц у племен приматов, своих предшественников, их они сохраняют в заповедниках для специально отобранных видов. Эти кормилицы, чудовищно волосатые, ни в чем не уступающие нашим неандерталкам, в изобилии дают терпкое, пряное молоко, оно придает их отпрыскам удивительную силу и сохраняет за ними тот дикий и нелицеприятный характер, свободный от всяких предубеждений, я бы даже сказал, от всех принципов, который при каждом нашем общении служит предметом постоянного изумления.

Эти хорошо вышколенные приматы подстраховывают у них полицию, перематывают, когда речь заходит о перекрытии стенок, поистершиеся дома, служат поварами, лесорубами (только они осмеливаются срубить священное дерево, когда оно наконец умирает) и, должен сознаться, настолько напоминали мне мою собственную породу, что я с известным трудом выдерживал ранг чужеземного гостя в стране, где, с поправкой на некоторое количество волосков, вполне мог бы сойти за разнорабочего. Используются также и как телохранители у знати, следуя везде и повсюду за хозяйкой дома, которую сопровождают даже в частные покои, где присутствуют при ее туалете.

Видно, что они проявляют особый интерес к ее волосяному покрову, сведенному, правда, к своему простейшему выражению наподобие возделанного участка, который сохранил какие-то следы девственного леса лишь в тех сокровенных складках местности, где зияют расщелины почвы. Но эти почти безусые, так сказать, неоперившиеся тела украшены настолько изобильными шевелюрами, что женщина, завернувшись в нее на манер пеньюара, может обойтись без всякой одежды и даже укрыть под ней от нескромных взглядов любовную связь, не опасаясь, что ей помешают.

После смерти эта шевелюра идет на ее портреты, каковые муж распространяет среди всех, кто был с ней близок, в виде медальонов.

Почва их планеты выделана по их образу и подобию. В изобилии трещин, расщелин и дыр, смыкающихся здесь, раскрывающихся там, никогда не гарантируя балансирующему на поверхности чувства безопасности. Скважин, карстовых каверн, в них исчезли многие, причем узнать действительные причины несчастного сложения почвы нет никакой возможности. Иногда туда проваливаются и их шарообразные дома. Они, как мне говорили, веками скатывались в подземные коридоры, где в конце концов установилась вполне себе насыщенная жизнь. Внутренняя плоть их планеты, ибо я не могу не прибегнуть к этому слову, столь нежна, столь упруга, столь мясиста, что им удается жить там, словно в чреве с огромными кишками, которые распределяют пищу и достаток и без которых, похоже, стоит взять за привычку сосать стенки, уже никак не обойтись.

Тем не менее и там встречаются опасные зоны, коридоры, где тужатся ветры, норовя исторгнуть вас наружу через анусы вулканов, чьи извержения время от времени расцвечивают тамошние равнины. Тем самым поддерживается непрекращающийся обмен между внутренним и внешним населением, и недовольным своей участью жителям нет нужды погружаться в молитвы в надежде обрести лучший мир, всегда скрывающийся «за гранью» того, в котором ты живешь. Надежде, каковая, благодаря этим перемещениям туда-сюда, обманывается редко: рай для одних оборачивается адом для других — и наоборот. Всесторонний человек не довольствуется у них жизнью снаружи: он, если можно так выразиться, и не жил, если не продолжил свою жизнь внутри их мира, где, полностью отбросив все мысли о своей идентичности, он оставляет все притязания, если когда-либо их имел, на превосходство и на владение, чтобы принять посильное участие в общинной жизни, отвечающее глубинным надобностям планеты, всегда в поисках живых элементов, чтобы поддержать свою собственную жизнь.