Александр Житинский - Внук доктора Борменталя

— Не понимаю, чему ты радуешься. Встретил мерзавца, который ухлопал твоего дедушку — и радуешься!

— Радуюсь победе разума! И тому, что деда нашел. Я же не знал о нем ничего… — Борменталь подошел к клавесину, откинул крышку. — Ничего не осталось, кроме вот этого! — он ткнул пальцем в клавишу. — Представь себе: были Борментали. Много Борменталей. Несколько веков! И вдруг одного изъяли. Будто его и не было. А?! Что это означает?

Борменталь сыграл одним пальцем «чижика».

— А… что это означает? — не поняла Марина.

— А это означает, что я бездарь без роду и племени! Даже сыграть на этой штуке не могу! — внезапно огорчился он и в сердцах захлопнул крышку. — Все надо начинать сначала. Накапливать это… самосознание.

Раздался стук, в комнату просунулась голова Кати.

— Дмитрий Генрихович! Пандурин пришел, палец сломал.

— Об кого? — деловито спросил Борменталь.

— Об Генку Ерофеева.

— Сейчас приду. Обезболь пока.

— Да чего его обезболивать? Он уже с утра обезболенный, — Катя скрылась.

Борменталь натянул халат, вдруг приостановился, мечтательно посмотрел в потолок.

— Эх, показать бы им всем…

— Кому? Алкашам? — не поняла Марина.

— Мещерякову и всем этим… нейрохирургам. Они еще услышат о Борментале!

И он молодцевато вышел из дома, хлопнув дверью.

— Мам, зачем мы из Воронежа уехали? — уныло спросила появившаяся из своей комнаты Алена.

Швондер сидел в пионерской комнате на фоне горнов, барабанов и знамен. Был он при орденах, гладко причесан и чисто выбрит. Перед ним сидели на стульях скучающие пионеры и бдительные учительницы.

— Историю знать надо, — привычно скрипел Швондер. — Нынче на ошибки валят. Ошибки были. Но все делалось правильно. Потому что люди были правильные… Взять, к примеру, товарища Полиграфа Шарикова. Я с ним познакомился в двадцать пятом году. Что в нем главное было?.. Беспощадное классовое чутье. Полиграф прожил короткую и яркую жизнь. Был героем Гражданской войны, о нем легенды складывались…

Швондер надолго замолчал, мысленно залетев в прошлое.

— Михаил Михайлович, вопрос разрешите? — предупредительно встряла пионервожатая.

— А? — Швондер приложил ладонь к уху.

— У товарища Шарикова были дети и внуки? Мы бы их в школу пригласили, устроили вечер памяти! — громко прокричала пионервожатая к явному неудовольствию пионеров.

Швондер задумался, потом вдруг встрепенулся.

— Этому не верьте! Враги распустили слух, что Полиграф был собакой. Я с ним в бане мылся, извините! Он человеком был!

Пионервожатая, догадавшись, что Швондер не понял вопроса, принялась строчить ему записку. Пока она писала, Швондер развивал свою мысль.

— Врагов много было. Всех не передушишь, хотя старались. Сделали много… Но контра имеет особенность прорастать… Что у вас?

Ему протянули записку. Он развернул ее, прочитал.

— Были дети у Полиграфа. Три сына и дочь… Хотя носили другие фамилии по законам военного коммунизма.

Внезапно за окном раздался громкий вой сирены «скорой помощи».

По коридору больницы двое санитаров в халатах быстрым шагом несли носилки с лежащим на них и накрытым простыней телом. За ними спешила медсестра Катя и ходячие больные. У всех были встревоженные любопытством лица.

Носилки внесли в операционную, двери закрылись.

Через минуту послышался топот сапог — это к операционной приближался местный участковый Заведеев. Он попытался проникнуть внутрь, но Катя его выперла.

— Нельзя, Виктор Сергеевич… Готовим к операции.

— Как он? — спросил участковый.

— Еще дышит. Доктор говорит, надежды нет… А кто это? Из сивцовских?

— Если б знать! — воскликнул участковый. — Подобрали на шоссе. Видать, машиной сбило. Документов при нем не обнаружено. По виду — городской. Чего его сюда занесло? Теперь хлопот с ним не оберешься — личность устанавливать…

Прошло еще несколько томительных мгновений, из операционной показался Борменталь, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки.

— Поздно, — сказал он. — Катя, вызывайте патологоанатома… Впрочем, на завтра. А сегодня я прошу вас с Дарьей Степановной остаться. Есть срочная работа.

И Борменталь направился в ординаторскую с видом человека, решившегося на что-то важное.

«…Эксперимент, Дружище, — вещь необходимая. Мы ведь страна экспериментальная. Наверху экспериментируют, внизу экспериментируют. Попробуем и мы, правда? Ты только не дергайся, стой смирно, сейчас я тебя отвяжу. Ты будешь отвязанный пес, а я отвязанный доктор… Немного потерпишь ради науки, мы тебя под общим наркозом, ничего и не заметишь. Эх, если бы нас всех под общим наркозом! Проснулся — и вот оно, светлое будущее! Раны зализал и живешь себе дальше… Да не виляй ты хвостом! Не гулять идем. Идем на дело, которое нас прославит. Тебя и меня…

Не исключено, Дружок, что ты станешь человеком. Если ты станешь человеком, я тоже стану человеком. Тут Нобелевкой, Дружище, пахнет. Преображенскому не дали, время было такое. Спасибо, что своей смертью умер и памятник поставили. Но поручиться за твое человеческое будущее не могу по двум причинам: во-первых, неизвестно, чем дело кончится, в дневнике деда на этот счет никаких разъяснений; во-вторых, за будущее сейчас вообще никто поручиться не может. Введут в Дурынышах президентское правление, поставят бронетранспортер на шоссе, и будем мы с тобой соблюдать комендантский час без коменданта. Впрочем, комендантом будет участковый Заведеев. Хотя он для этого мало приспособлен.

…Ну, вот и славно, вот и отвязались. Крепко же тебя прежний хозяин прикрутил, не распутаешь. И нас, Дружище, прежний хозяин прикрутил накрепко. Ежели человеком станешь, поймешь — почем фунт лиха. Собакой-то что, собакой прожить можно, а вот человеком…

Твой предшественник, говорят, героем был. Ну, и ты не подкачай. Донор у нас, правда, неизвестный, но это не беда. Я на тебя, Дружок, рассчитываю. Ты все в жизни повидал, живя в этих Дурынышах, вместе нам веселее будет, если что… Так что держи марку Полиграфа Шарикова, героя Гражданской, а мы тебе поможем!

А теперь беги прощаться с Мариной и Аленкой!»

Медсестра Дарья Степановна вышла из сельского магазина, возле которого потерянно слонялись пациенты доктора Борменталя в поисках выпивки. Она не спеша пошла вдоль деревни по обочине шоссе, неся в авоське одинокую пачку турецкого чая.

Навстречу ей, прямо по проезжей части дороги, пробежала стая грязных и голодных бродячих собак.

— Дарья Степановна! Погодите!

Дарья оглянулась. Ее догонял Швондер — запыхавшийся, всклоченный, с безумным блеском в глазах. Палка его часто стучала по асфальту.

Дарья с неудовольствием остановилась, холодно взглянула на старика.