Амин Маалуф - Лев Африканский

— Он любит тебя, как любой мужчина любит сына своей сестры, — говорила мне мать, — и потом, у него самого одни дочки, ты для него как сын.

Он не раз доказал мне это впоследствии. Но в тот день его забота и нежность меня утомили.

Поставив меня на землю, Дядя повернулся к Мохаммеду.

— Я давно уже жду тебя, — бросил он ему тоном, в котором сквозил упрек, поскольку ни для кого не было секретом, что стало причиной отсрочки отъезда моего отца.

Они обнялись. И только тогда дядя впервые обернулся к Варде, державшейся особняком. Его взгляд скользнул мимо нее и устремился вдаль. Он предпочел не замечать ее. Она не была долгожданной гостьей в его доме. И даже Мариам, чудесная смеющаяся и толстощекая девчушка, не имела права на ласку.

«Этого я и боялась, оттого-то и не обрадовалась, увидев Варду на корабле, — объяснила позднее мать. — Я всегда молча сносила холодность Мохаммеда. Его поступок унизил меня в глазах соседей, вся Гранада потешалась над ним. И все же я не уставала повторять: „Сальма, ты его жена и должна быть послушной, однажды, утомившись от вражды, он вернется к тебе!“ А до тех пор я настроилась терпеливо сносить все. Но мой брат, гордый, неприступный человек, не мог вести себя подобным образом. Возможно, он предал бы прошлое забвению, приди мы к нему в Фес втроем. Но принять под своим кровом Румийю, о которой весь свет судачил, будто бы она околдовала его шурина, могло и его превратить в посмешище гранадских переселенцев, которых в Фесе к тому времени насчитывалось не меньше шести тысяч и которые знали и уважали его».

Я один был окружен вниманием и уже предвкушал, какими вкусностями меня будут закармливать в доме дяди; остальные члены моей семьи боялись дышать.

«Это было похоже на то, как если бы мы присутствовали на церемонии, по воле беса превращенной из свадьбы в поминки, — признался мне Мохаммед. — Я всегда относился к твоему дяде как к брату и хотел крикнуть ему, что Варде пришлось бежать из дому, чтобы встретиться со мной, что она рисковала жизнью, оставила родину, своих соплеменников, чтобы жить среди нас, что у нас больше нет права относиться к ней как к пленнице и даже называть ее Румийей. Я хотел, но не мог выдавить из себя ни звука. Мне оставалось лишь повернуться и в мертвой тишине выйти вон».

Сальма, хотя и была на грани обморока, ни секунды не колебалась и последовала за мужем. Она разволновалась больше всех, даже больше Варды. Та, конечно, испытала унижение, но у нее по крайней мере было утешение: отныне Мохаммед не сможет бросить ее, не потеряв своего лица; кроме того, пока она тряслась от страха, в ней жило чувство, что она стала жертвой несправедливости. Это чувство из тех, что ранят, но и льют бальзам на рану, оно порой убивает, но чаще является для женщин источником мощного позыва к жизни и борьбе. Сальма была всего этого лишена.

«Я была уничтожена, стерта в порошок, для меня это был день Страшного Суда; потеряв родной город и дом, где я появилась на свет, я потеряла твоего отца».

Мы вновь сели верхом, не зная, куда держать путь. Мохаммед разразился бранью, бил кулаком по загривку своего мула.

— Клянусь землей, в которой покоится мой отец и мои предки, если бы мне сказали, что я буду так принят в Фесе, я бы никогда не покинул Гранаду!

Его слова отдавались в нашем мозгу словно удары молота.

— Уехать, бросить все, дом, землю, бежать за горы и моря, и ради чего? Кого? Бандитов на дороге, закрытых дверей и страха перед эпидемиями!

И впрямь с момента нашей высадки на африканской земле, в порту Мелилла несчастья так и сыпались на нас, а надежды не сбывались. Мы-то думали, что наконец достигли исламской гавани, где заботливые руки подхватят нас, чтобы отереть пот со лбов стариков и осушить слезы на глазах ослабших. Но на набережной нас встречали лишь вопросами: «Правда ли, что кастильцы наступают? Вы видели их галеи?» Для тех, кто осаждал нас подобным образом, речь шла о бегстве, а не о защите порта. Видя, что слов утешения ждут от нас, беженцев, мы пожелали, чтобы между нами и этим побережьем, открытым для захватчиков, поскорее выросла стена или пролегла пустыня.

В порту к нам подошел один человек и представился погонщиком мулов. За скромную сумму в несколько десятков серебряных драхм он обещал послужить нам проводником. Торопясь покинуть Мелиллу до наступления ночи и, конечно, польстившись на дешевизну, Мохаммед согласился не торгуясь. Он только попросил того отправиться по дороге, идущей берегом до Бедиса, а затем круто взять на юг к Фесу, но погонщик предложил иное: сократить путь и выиграть тем самым два дня. Он, мол, каждый месяц проезжает по этой дороге и знает ее, как спину своего мула. Слова его звучали так убедительно, что полчаса спустя мы были уже в пути: отец со мной на одном муле, мать с багажом — на другом и Варда с Мариам — на третьем. Погонщик со своим сыном — парнишкой лет двенадцати неприятной наружности, босым, грязным и отводящим взгляд — шли рядом.

Не проехали мы и трех миль, как перед нами возникли фигуры двух всадников, чьи лица были закрыты синими платками, в руках они держали кривые ножи. Действуя словно по сигналу, погонщик с сыном кинулись бежать, побросав свое имущество, то бишь мулов. Разбойники приблизились. Видя, что перед ними один мужчина с женщинами и детьми и не ожидая с его стороны никакого сопротивления, они принялись ощупывать груз, как это делают бывалые опытные грабители. Их первым трофеем стала лакированная шкатулка, в которую Сальма сложила все свои драгоценности. Затем они стали одно за другим вынимать из тюков превосходные шелковые платья, а позже дошла очередь и до вышитой простыни, составлявшей часть материнского приданого.

Затем один из разбойников подошел к Варде и скомандовал:

— А ну подпрыгни!

Насмерть перепуганная, она не шелохнулась, тогда он приблизился к Мохаммеду и приставил ему нож к горлу. Варда задергалась, замахала руками, словно паяц на веревочке, но так и не оторвала ног от земли. Не соображая, какая трагедия разыгрывается на моих глазах, я расхохотался, но увидел, как посуровело лицо отца. Злодей взвыл.

— А ну прыгай! Живее!

Варда подпрыгнула что было сил, раздался легкий звон монет.

— Давай все!

Сунув руку под юбку, она достала кошелек средних размеров и презрительным жестом швырнула наземь. Грабитель подобрал его, ничуть не обидевшись, и повернулся к матери:

— Твоя очередь.

И в этот миг из какого-то селения донесся голос муэдзина. Отец поднял глаза к солнцу, стоящему высоко в небе, вытащил из поклажи маленький коврик, расстелил его на песке, пал на колени, обернувшись лицом к Мекке, и стал читать молитвы. Все это он проделал молниеносно и с таким спокойным видом, что бандиты опешили. Пока они удивленно переглядывались, на дороге примерно в миле от нас поднялось облачко пыли. Это было похоже на чудо. Злодеи только и успели, что пришпорить своих лошадей и пустить их во весь опор в противоположную сторону. Мы были спасены.