Михаил Барышев - Вороний мыс

Он сумеет дорого продать эти минуты. Обидно было погибать, сознавая, что вместе с тобой исчезнут драгоценные сведения, нужные, чтобы спасти других. Они бесполезно канут в мрак. Смертью, а не спасенными жизнями пометит Гнеушев свои последние минуты…

Притихнув, разведчик обманул егерей. Из-за скалы осторожно высунулась пилотка. Скрылась и, осмелев, показалась снова. Под ней круглое, смятенное настороженностью лицо и ищущие глаза. Рокотнул короткоствольный «шмайсер», выбросив веер свинцовых жуковинок.

Гнеушев не ответил на очередь. Тогда стрелявший метнулся к ближнему камню.

Василий сбил его. Егерь на бегу согнулся и, подламывая ватные ноги, осел на землю. В агонии немец мычал, елозил по камням простреленной головой, окрашиваясь собственной кровью. Разинутый рот хватал и не мог ухватить воздух. Ноги в подкованных ботинках скребли землю, оставляя на ней короткие борозды.

Страдания умирающего человека заставили Гнеушева содрогнуться. Василий скрипнул зубами и послал еще очередь, прикончив егеря наповал.

Теперь молчанию разведчика не верили. Из-за скалы больше никто не выскакивал, но оттуда стали сыпать частыми очередями. Нора надежно укрывала Василия. Брошенная откуда-то сверху граната с длинной ручкой ударилась о козырек, отскочила и взорвалась за камнем, не причинив разведчику вреда.

Потом очереди стали реже. Егеря сообразили, что автоматами русского не достать.

Василий снова получил отсрочку. Напряжение боя ослабло, и в голове сами собой стали проплывать картины прожитой жизни. Вспомнилось письмо сестры, полученное три недели назад.

В августе сорок первого выпускник ФЗО, полгода простоявший за стареньким токарным «вандерером», получил повестку военкомата, надел шинель и пошел воевать за родную землю. Отступал, брал города и высотки, валялся в госпиталях, ходил в разведку. Кидала его военная судьба с одного места на другое, и оказался он в конце концов на краю земли. В начале войны Василий потерял связь с домом, оставшимся за линией фронта. Понемногу смирился с тем, что вряд ли кто из родных уцелел в кровавой заварухе. И вот неожиданно отыскало его письмо Валентинки. Живы были и отец и мать.

— Рус, сдавайс! — крикнули из-за скалы. — Сдавайс, Иван!..

Василия вдруг ожгла мысль, что никто не узнает о его последнем бое, о честной солдатской смерти.

«Пропал без вести» — так напишут в штабе и пошлют домой извещение за подписью капитана Епанешникова и печатью.

Лешка Беляев сдаст, как положено, комсомольский билет Василия Гнеушева, оставленный им в роте перед уходом на Вороний мыс.

Не раз доводилось Гнеушеву видеть, как после боев собирал его друг, комсорг разведроты, горестную пачку билетов.

В ней теперь окажется и билет Василия Гнеушева, двадцати двух лет от роду, комсомольца с одна тысяча девятьсот тридцать девятого года, выданный Порховским горкомом ВЛКСМ. Полистает Лешка страницы с отметками об уплате членских взносов, посмотрит на крохотную фотографию, где запечатлен курносый ученик ФЗО, старшина, помощник командира взвода, с которым два года вместе воевал Беляев. Ходил на задания, спал в одной землянке, в кого верил как в себя, прикрывал огнем и делил последний сухарь. Кого выручил два месяца назад под Муста-Тунтури, когда разведка нарвалась на засаду. Километра три тогда протащил на себе Алексей Беляев своего друга Гнеушева. А тот вот так, по-дурному, сунулся в ловушку на Вороньем мысу.

Гнеушева уже не будет на свете, а его билет еще будет жить по всей форме, пока старший сержант Беляев самолично впишет фамилию и номер в горькую сопроводилку, где тоже поставят в графе «пропал без вести».

Обидные и несправедливые слова. Родился Гнеушев, в школе учился, токарил, воевал, и бесследно исчезнуть он не может. Человек может жить или умереть. А чья-то хитрая голова придумала ему еще третью судьбу. Увертливые и тягучие слова, к которым можно приспособить любую придумку.

А вдруг решат, что Гнеушев сдался в плен?

На ноге расплывалось липкое пятно, и голову заволакивало расслабляющим туманом.

А вдруг он потеряет сознание и попадет в лапы егерям?

Мысль была так страшна, что захотелось выйти из укрытия с гранатой в руке.

Василий попытался подогнуть раненую ногу, но она не послушалась. Странно было ощущать, что собственная нога, всю жизнь сгибавшаяся и разгибавшаяся по первому желанию, отказывается повиноваться. Лежала недвижимая, чужая и тяжелая.

Кровь медленно сочилась сквозь повязку. Вместе с красной жидкостью в пробоину мышц из тела уходили силы. Наваливалась сонная вялость, сохли губы, и в ушах принялись назойливо попискивать невидимые комарики. Холодная боль неотвратимо подползала туда, где гулко, с надрывом колотилось сердце.

Василий понял, что кинуться с гранатой он не сумеет. Провел слабеющими пальцами по рубчатому боку лимонки и решил, что в самый последний момент рванет чеку и зажмет гранату в кулаке. Когда егеря набегут, отпустит планку. Щелкнет по запалу ударник, искра сожжет пороховой столбик, и грохнет взрыв, которого Гнеушев уже не услышит…

Затем сознание замутилось. Наплыла сухая душная дымка. Закрутила в цветастой, прорезанной искрами, карусели небо, скалы и узловатую, одинокую березку, неспешно свивавшую лист за листом.

«Ребята… Ребята как без меня в пещерке… Не уйти ведь им. Докукин, сержант… Про бухточку не узнать… Кобликов совсем пацаненок…»

Когда Василий пришел в себя, он увидел в трех метрах сухое лицо и бездонное дуло нацеленного в упор автомата.

Рука потянулась к гранате, но егерь опередил. Черный зрак «шмайсера» вспыхнул ослепительным пламенем. Оно ударило в грудь, прожгло, пронзило насквозь, кинуло в вертящуюся бездну.

Василий не умер. Егеря вытащили из норы разведчика с простреленной грудью, где еще упрямо пульсировала жизнь. Подобрали его автомат, магазины и неизрасходованную лимонку. Проволокли по гранитной расселине и швырнули на песок возле землянки в бухточке.

Острая боль в теле, растревоженном ударами о камни, толчками автоматов и рывками жестких рук, возвратила Гнеушеву сознание. Он увидел перед собой стену, уложенную из неровных валунов с прокладкой ягеля и коричневых дернин осыпающегося торфа.

«Как у нас в роте», — подумал Василий, удивляясь, что все еще продолжает жить на свете.

Разведчика ухватили за плечи и прислонили спиной к валунам.

Перед глазами Василия оказалось море. Бескрайний разлив воды, колыхающейся складками мертвой зыби.

Вода была в двух десятках метров, шипучими языками облизывала закраины песчаной косы. Шел прилив, и море наступало на берег.

Мучительно хотелось пить. Во рту наплыла горькая сухость, язык, казалось, распух и непослушно ворочался, требуя хоть каплю влаги. Ведь ее бесконечно много было совсем рядом. От этого жажда казалась невыносимой, и за один глоток Василий отдал бы сейчас то немногое, что еще оставалось у него.