Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца

В тот день, прежде чем войти в больничную палату, я сделала глубокий вдох и лишь затем открыла дверь, не постучав. Я не собиралась церемониться! В палате царил полумрак: шторы были задернуты, а лампы выключены. Он лежал на кровати абсолютно голый: измятая простынь сползла на пол. Первое, что бросилось мне в глаза, — дряблый орган, свисающий между разведенных в стороны ног. Его член был похож на огромного слизняка, пытающегося проползти у него по промежности. «Вот так зрелище для медсестер!» — невольно подумалось мне.

Я подошла ближе и только тут заметила, что руки ему привязали к краям кровати при помощи ремней и кожаных наручников. Такой его вид — он лежал абсолютно неподвижно, с закрытыми глазами, с раскиданными в стороны ногами, с привязанными руками — подействовал на меня шокирующе. Я положила принесенные вещи на столик и подошла еще ближе к кровати, стараясь при этом держаться подальше от его ног: этот злобный человек вполне мог ни с того ни с сего лягнуть меня.

Я наклонилась над его лицом. Он спал. Рот был приоткрыт, а на кончиках длинных усов виднелась прилипшая к ним слюна. «Эта свинья наверняка сопротивлялась, и доктору пришлось впиндюрить ему немалую дозу, чтобы можно было его связать!» — подумала я. Убедившись визуально, что кожаные наручники обхватывают его запястья достаточно плотно, я машинально потерла свои собственные, на которых еще остались следы после того, как он связывал меня в последний раз.

Я приблизила губы к его уху и прошептала: «Ну что, старый мерзавец, ты еще считаешь возможным выставлять свою наготу напоказ перед медсестрами? Ты неисправим!»

Он продолжал лежать абсолютно неподвижно.

Я видела в полумраке его большой нос, четко вырисовывающийся на фоне струящегося через щелочку между шторами света, и синеватые губы. Его белые, а потому хорошо заметные в сумерках вставные зубы, казалось, еще вполне могли меня укусить. С уголка рта стекала тонюсенькой струйкой слюна. Я поискала глазами какую-нибудь салфетку, однако ничего подобного не нашла, а вытирать его слюну своим платком мне не хотелось.

«Тебе придется и дальше лежать в таком виде», — подумала я.

Прикоснувшись к его руке, я почувствовала, что кожа холодная и немного влажная. Я вытерла пальцы о матрац, наклонилась и, подняв валявшуюся на полу простынь, аккуратно положила ее на кровать — так, чтобы он не проснулся. Старик по-прежнему лежал абсолютно неподвижно.

Я прошептала ему на ухо: «Ты не можешь двигаться, да? Мне нравится видеть тебя таким вот, привязанным. Надеюсь, они продержат тебя в таком состоянии далеко не один день. Ты узнаешь, что это такое!»

Я выпрямилась и на цыпочках пошла прочь.

Мне казалось, что я вот-вот услышу, как он окликнет меня своим грубым голосом, но он не произнес ни звука. Выйдя в коридор и почувствовав себя в безопасности, я с облегчением улыбнулась. В этот момент мимо меня по коридору проходила медсестра: она посмотрела на меня как-то странно. Мне, впрочем, было на это наплевать: я уже давно привыкла к тому, что люди бросают на меня такие вот взгляды.

— Ему холодно. Я принесу его пижаму.

Медсестра пробурчала в ответ что-то неразборчивое. Я пошла по коридору, опустив голову.

Марианна ждала меня внизу, в грузовичке. Я села за руль, и мы поехали. Тяжесть, которую я ощущала в животе, исчезла, и я почувствовала себя лучше.

— Что он сказал?

— Ничего. Он спал. Его привязали к кровати. Одну руку — к одному краю, а вторую — к другому.

— Так ему и надо. Он, должно быть, очень сильно им надоел, раз они так поступили!

— А еще они напичкали его каким-то успокаивающим средством: когда я вошла, он даже не услышал. Я, сама понимаешь, долго там, у него, задерживаться не стала!

— Когда ему отрежут ногу, он будет уже не таким зловредным. А может, ему отрежут даже обе ноги.

— И третью тоже…

— А вот ее им следовало бы отрезать немедленно!

Мы расхохотались.

Так, от души, мы не смеялись уже давным-давно.

Последний раз это было в тот день, когда его увезла машина скорой помощи и Старушка стала слоняться по дому, говоря, что мы «мерзавки» и что она «будет с нетерпением ждать его возвращения». Марианна ответила ей, что в больнице он наверняка сдохнет. «Кровь свиней используют для того, чтобы делать колбасу, а вот его кровь можно было бы использовать для того, чтобы сварить варенье: он ведь буквально напичкан сахаром!»

После этих слов Марианны мы с ней переглянулись и начали смеяться.

В течение последних нескольких месяцев у него сильно испортилось зрение. Если он принимал таблетки, то чуть ли не целыми пригоршнями. «Это чтобы побыстрее выздороветь», — говорил он. Мы же не пытались ему препятствовать. Позволяли есть варенье и «Нутеллу». Когда он требовал кофе, мы оставляли сахарницу рядом с ним и спокойно наблюдали за тем, как он сыплет сахар себе в чашку.

Ему становилось все хуже и хуже, и он, тыкая во все стороны бамбуковой тростью, то и дело требовал: «А ну дайте мне мои лекарства!» Он почти все время сидел в своем кресле, и только Старушка могла подойти к нему вплотную, не получив при этом удар по ногам. Когда его таблетки закончились, мы стали давать ему все лекарства, какие только попадались нам под руку. Он с жадностью их глотал, откидывая голову назад, — глотал и таблетки, и желатиновые капсулы, и даже детский сироп. «Я выздоровею, и тогда вы у меня получите — это я вам обещаю!» — грозился он.

Мальчики над ним подшучивали: подкравшись сзади, они громко кричали ему в ухо. Он пытался стукнуть их своей тростью, но они, своевременно отбежав в сторону, насмехались над ним с безопасного расстояния.

Как-то раз ему удалось встать на ноги.

Старушка помогала ему идти. Он с большим трудом поднялся на чердак и затем вернулся оттуда, держа в руках картонные коробки, набитые всякой похабщиной: порнографическими видеофильмами, журналами с фотографиями изнасилованных женщин; его собственными фильмами скабрезного содержания, которые он снимал маленькой видеокамерой; пошлыми картинками и прочими непристойностями, которые он хранил в своей комнате. Она всегда была заперта, а ключ от нее он прятал в нагрудном кармане спецовки.

Он приказал детям сложить все это в кучу на лужайке позади дома и принести ему канистру с бензином. Затем полил сложенное в кучу барахло горючим и поджег его. От него тут же устремился вверх густой черный дым. Пожираемые огнем видеокассеты съеживались и потрескивали; журналы, раскрываясь, сгорали страница за страницей; цветные фотографии голых женщин сначала становились черно-белыми, а затем превращались в пепел.

Мальчики, ухмыляясь, старались успеть увидеть как можно больше, однако он, грозя своей бамбуковой тростью, держал их на расстоянии. Дым тянулся к дому соседей и заполнял их двор, но тут уж ничего нельзя было поделать. Впрочем, соседи уже давно не решались предъявлять ему даже малейшие претензии.